— Кого он вам напоминает, Скотти?
Скотт взглянул на мальчишку и заслонил глаза от солнца книгой, которую читал лежа.
— Он похож на одного из щенков, которых пытался разводить Пикок, — сказал он. — Порода хорошая, но хребет сломан от рождения. — Скотт выразительно щелкнул крышками переплета, как тогда ветеринар пальцами. — Вот так!
Черные глаза Куотермейна, которые никогда не выражали неприязни, смеялись.
— Беда, по-вашему, в его происхождении?
Скотт удивился:
— Я об этом и не думал.
— Нет, думали. И высказали невзначай.
Скотт поморщился:
— У нашего Бентинка только одна беда: он еще совсем щенок.
— Да, но какой щенок! Прошло двести или триста лет, а он все еще щенок! Подумайте о всем их отродье: о командующих, о губернаторах, канцлерах, о вице-королях, земельных магнатах, плохих генералах — все они были люди никчемные, ни на что не годные, и в завершение появляется вот такой Бентинк. Как ему быть? Что ему делать? Когда кончится война, молодому Бентинку не достанется ни шиша.
— Кто же у него все отнимет? — спросил Скотт.
— Сэм, — ответил Куотермейн.
Сэм храпел под брезентовым навесом, покрыв лицо сеткой от мух.
Скотт устал от разговора:
— Вы хоть предупредите об этом Сэма. Ручаюсь, он и не подозревает, что ему суждено выхватить из-под самого носа у Бентинка целую вселенную.
— Сэм об этом узнает. Да и вы узнаете, и я тоже. Миру Бенти пришел каюк, а мир Сэма грядет. Все уже решено и подписано, Скотти. Это история, капитан! История! Надо и вам делать выбор, не то вас захлестнет хаос.
— Если это история, хаос нас уже захлестнул. Что такое война — если не хаос истории?
Куотермейн прилег, собираясь заснуть.
— Ну, война долго не протянется. Ваша насущная задача — решить, какой вы видите в жизни смысл лично для себя. Что до меня, то я сделал свой выбор между правителями и угнетенными. Много лет назад. Но если не считать парочки политических заварушек в районе Клеркенуэлла и во всех офицерских столовых от Александрии до Багуша, пользы от меня было на грош. Да я и не в счет. Но когда вы станете на чью-нибудь сторону, то, зная вас, я уверен, вы пойдете до конца, и попробуй только вас кто-нибудь удержать! — При мысли об этом Куотермейн с легкой дрожью произнес: — Б-р-р! — и добавил: — Наверно, мне бы следовало постараться обратить вас в правильную веру. Но Черч, ей-богу же, сделает это куда лучше меня.
— Черч? В какую веру может обратить меня Черч?
— Не притворяйтесь, будто не понимаете.
Скотту не хотелось шутя говорить о Черче:
— Я и не думаю притворяться, когда речь идет о Черче…
— Знаю. Но в вашем раздражении, которое копится против этого чертова ублюдка, есть нечто большее, чем неприязнь к нему лично. Признайтесь, вся эта компания в Каире вам кажется сборищем мерзопакостных черчей…
— Нет человека в пустыне, который думал бы о Каире иначе…
— Вот как? — спросил Куотермейн многозначительно. — Неплохо для начала, не так ли?
— Начала чего?
— О господи! Классовая борьба — это классовая борьба!
— Вот оно что! — протянул Скотт разочарованно. — Вы же знаете, что я думаю по поводу вашей теории. Все дело в человеке. Весь вопрос только в человеке. Если Сэм лучше Бентинка, он лучше как человек. Если Пикеринг был лучше Черча, он был лучше как человек…
— Вашими устами говорит Пикеринг.
— Разве Пикеринг не доказал своей правоты? Разве каждый, кто работал с Пикерингом, не был прежде всего человеком, а уж потом социальной особью?
— Да, но Пикеринг был чудаком. Вы правы, он любил людей и знал, как с ними обращаться. Но для своего класса он был выродком. И притом подсознательно его чаще всего влекло к людям из низших классов. И вы такой же. Вы предпочитаете Сэма Бентинку. Вы предпочитаете Атыю Черчу.