Дня через два Леха вернулся с бригадой плотников и новыми дверьми, крепкими, деревянными, для прочности обитыми толстыми рейками.
Я запомнил тот день. Он для меня оказался очень важным.
Когда рабочие только пришли, Леха протянул мне пакет: «Это тебе. На память». Однако я почему-то не стал, как свойственно детям, сразу же лезть в пакет. Я заворожено наблюдал за работой, как долго сверлили бетонные стены, как пилили рейки, как вставляли коробку в проем, как подцепляли саму дверь. Все это было ново для меня. К тому же, мне нравилось, как легко и слаженно действуют рабочие, обмениваясь при этом между собой и бабушкой легкими добродушными шутками.
От кого, бабуля, запираться вздумала? Кавалеры одолели? смеялся один из них.
Да ну тебя! улыбалась смущенная бабушка. Раздавался общий хохот.
Когда работа была сделана, бабушка, конечно же, всех усадила за свои лепешки. Тут-то только я вспомнил про подарок. Раскрыл пакет и увидел толстую-претолстую книгу в твердом желтом переплете. Золотые буквы сообщали, что в руках я держу антологию зарубежной поэзии.
Я обожал книги и так обрадовался этому подарку, что тут же обнял Леху, хотя обычно был довольно сдержанным и стеснительным мальчишкой. Первым делом я, конечно, посмотрел, сколько страниц в этом кирпиче около семисот. Перелистывая на ходу, я увидел, что там еще есть и цветные иллюстрации.
Это же, наверное, очень дорого? обеспокоилась бабуля.
Нынче книги ничего не стоят. Ему нужнее будет.
Эта антология стала одной из важных книг в моей жизни. Именно с нее началось мое осознанное увлечение литературой. Как же все-таки не случайны встречи людей на земле. И какие интересные узоры плетет Промысел. Через плотника мне была передана книга большой и настоящей поэзии!
Мы подружились с Лехой, я стал часто по дороге из школы забегать в мастерскую, меня учили строгать и шкурить доски, забивать гвозди, покрыть древесину олифой.
Но больше всего мне нравилось смотреть часами, как огромный диск ровно расщепляет доску на две, или ровняет ее, при этом в разные стороны, как вода из пробитой трубы, льются фонтаны опилок. Они были такие мягкие, что когда я подбирал щепотку свежих опил с пола и растирал ее пальцами, то она превращалась в пыль. Пальцы потом долго пахли свежим деревом.
В перерывах мы с мужиками пили крепкий мятный чай. Хотя перерывами это назвать трудно рабочие то и дело ходили по мастерской, держа в одной руке и кружку и сигарету, а другой то ощупывая дерево, то уже готовые двери. При этом все время обсуждались разные тонкости какой материал лучше пойдет для обивки шкафа, чем смазать дерево перед тем, как покрывать лаком, чтобы лучше пропиталось, на каком расстоянии от пола просверлить глазок для новой двери, ведь ее заказала совсем низенькая старушка? К этому времени меня уже привлекали к обсуждению некоторых вопросов, разговаривали со мной совершенно серьезно, иногда советовались. Например, глазок для старушки высверлили под мой рост.
Леха тоже часто стал заходить к нам на лепешки. На жареную картошку и бутерброды с шоколадным маргарином. Это все, что мы тогда ели сами, этим и угощали гостя. Леха рассказывал, что клиентов становится больше, что он уже почти полностью выплатил долг, который взял на аренду пилорамы. Рассказывал о своей семье жена пилит, что поздно возвращается с работы, ревнует, дочки растут красавицами. Много говорили о политике в те годы вообще много о ней говорили, как и о бандитизме. Бандитов развелось много. Ими теперь вместо бабаек пугали непослушных малышей.
Так прошло месяца два. Я вдыхал осень, опил и поэзию, переживая, наверное, самые счастливые свои детские дни.
Где-то в начале ноября, сразу после праздника тогда еще по инерции отмечали годовщину революции я как всегда, ровно в восемь, вышел из дома.
Улицы уже готовились к зиме. Были темными и сырыми. В воздухе пахло догнивающей травой. Да и сам воздух уже начал наполняться морозом, ветер все настырнее сдергивал с деревьев последние рваные листья и трепал мой вязаный шарф. Большой черный ворон, который неизвестно откуда прилетел этой осенью и обычно задиристо и надменно встречал меня на тополиной аллее, теперь кричал на небо, как проигравший Бонапарт, с обидой и тоской.
С пилорамы как обычно летели глухие звуки. По утрам там старались не включать станки, а занимались тихой работой строгали, шкурили. Когда я подошел ближе, из цеха вышел Леха. Он был глубоко в себе, курил, медленно разматывал провод удлинителя: