Необыкновенное сочетание снега с искусственным золотом крыши пробудило в памяти Фламбо и его товарища какое-то смутное, ускользающее воспоминание, одновременно изысканное и экзотическое.
— Понимаю, — вырвалось у Фламбо, — это Япония. Помните эти затейливые японские рисунки, на которых снег, покрывающий вершины гор, напоминает сахар, а позолота на крышах пагод блестит, словно пряничная глазурь? Посмотрите-ка, эта сцена точь-в-точь крохотный языческий храм.
— Похоже, — подтвердил отец Браун. — Давайте взглянем на божество этого храма.
С проворством, которого никак нельзя было ожидать от маленького священника, он вскочил на деревянную платформу.
— Великолепно, — отметил Фламбо, и в одну секунду его внушительная фигура тоже появилась на возвышении.
Сколь ни мала казалась разница в высоте между площадкой и набережной, можно было много увидеть в этих пустынных краях. Насквозь продуваемые зимним ветром сады сливались в серое марево подлеска, за ним тянулись приземистые строения одинокой фермы, а за ней не было видно ничего, кроме нескончаемых равнин Восточной Англии.
Взгляд, обращенный в сторону моря, упирался в безжизненное пространство, покой которого не нарушало даже случайное суденышко; чайки, и те как будто не летали, а плавно скользили над водой, словно тающие снежинки.
Возглас, раздавшийся сзади, заставил Фламбо резко обернуться. Голос, как это ни удивительно, исходил откуда-то снизу и потому адресовался скорее к подошвам Фламбо, нежели к нему самому. Он протянул руку и не смог удержаться от смеха. По неизвестной причине помост осел под ногами отца Брауна, и тот провалился вниз ровно на пять футов, отделявших площадку от набережной. Священник, однако, оказался как раз подходящего, а может быть, напротив, недостаточно высокого роста, ибо голова его выглядывала из отверстия в дощатом полу, точно голова Иоанна Крестителя на блюде. Крайнее изумление на лице священника, по-видимому, дополняло сходство.
Фламбо расхохотался.
— Дерево, должно быть, совсем прогнило, — заметил он. — Впрочем, странно, что эти доски выдержали меня, а вам удалось-таки отыскать непрочное место. Сейчас я помогу вам выбраться.
Вместо ответа священник с нескрываемым интересом разглядывал края провалившейся под ним доски, той самой, что казалась прогнившей, и лицо его принимало все более обеспокоенное выражение.
— Пойдемте же, — торопил Фламбо, все еще протягивая к нему руку. — Или вы не собираетесь выходить?
Священник по-прежнему молчал, сжимая в руке обломок щепки. Наконец он задумчиво ответил:
— Выходить? Нет, зачем же. Я намереваюсь войти сюда.
Он нырнул во мрак деревянного подпола с такой поспешностью, что большая шляпа слетела с его головы и шлепнулась поодаль. Теперь только шляпа, лежавшая у самого отверстия, напоминала о том, что секунду назад из него торчала голова достойного пастыря.
Фламбо еще раз огляделся и снова не увидел ничего, кроме морского простора, столь же неприветливого, как заснеженная равнина, и снежной равнины, столь же однообразной, как морская гладь.
Сзади послышалась возня, и маленький священник выбрался наружу еще стремительнее, чем скрылся недавно под обломками доски. Обеспокоенное выражение на его лице уступило место суровой решимости, а чрезмерную бледность можно было объяснить снежным отсветом.
— Ну как? — осведомился его рослый спутник. — Вы увидели божество языческого храма?
— Нет, — ответил отец Браун, — мне удалось найти кое-что поважнее. Я обнаружил следы жертвоприношения.
— Что вы хотите этим сказать, черт побери?
Отец Браун промолчал. Он нахмурился, всматриваясь в расстилавшуюся перед ними даль, и внезапно вытянул палец:
— Что это за дом? Вон там…
Проследив взглядом в указанном направлении, Фламбо увидел угол дома, стоявшего перед фермой, но почти полностью скрытого купами деревьев.
