Рассветов был так серьёзен, что по моей спине побежали мурашки. Конечно, я об этом думал. Просто не мог остановиться. В науке страсти нежной я был наркоманом, но наркоманом, подсевшим лишь на один наркотик женщин.
Насколько я помню, Казанову никто не осуждал.
Ты не Казанова, оборвал меня Павел.
Может, хватит морализировать? разозлился я. Ты не вправе меня осуждать.
Не вправе
Стаканчик (будь он не ладен!) продолжал приковывать к себе взгляд.
Просто иногда мне становится страшно от того, как легко ты обходишься с чувствами других. Однажды я слышал, что один из самых тяжких грехов это предательство любви.
Я воздел глаза к небу Пашка всегда был утончённым мечтателем, романтиком!
Послушай, ну о какой любви ты говоришь? О химической реакции? Все эти девчонки сами вешаются мне на шею, я никого не неволю.
А ты говоришь им, что женат? Что ни с одной из них не собираешься связывать свою будущую жизнь? По твоим рассказам я знаю обратное. Сколько времени ты встречался с той двадцатилетней девочкой из Академии Художеств?
Я молчал. Соня любила меня, да и мне казалось, что я любил её. До тех пор, пока она мне не надоела.
Ты встречался с ней три года. А потом, как надоевшую собаку, бросил.
Пашка, хватит.
Рассветов отвернулся и замолчал. Моё лицо горело, как у нашкодившего ребёнка. Как-то бездумно я открыл планшет и нажал иконку Рамблера. Стоило проверить почту, куда должны были выслать отсканированную статью об атрибуции малоизвестной гравюры Шагала. Как всегда, высыпали новости и происшествия. В первой же заметке я с ужасом увидел фотографию той самой студентки Сони, которую бросил сразу после того, как познакомился с Дашей. Заголовок гласил: «Беременная девушка покончила с собой, бросившись в Неву».
Я быстро захлопнул чехол планшета. Это было странно мы с Пашкой буквально минуту назад говорили о Софье.
Мне она рассказывала, что живёт с бабушкой и рыжим котом. Отчего-то сейчас я вдруг вспомнил и бабушку, и этого злосчастного кота. В голове промелькнула мысль: нужно что-то сделать. Как-то помочь. Но пока я не понимал, как. Ведь в случившемся был виноват я. Или не был? Но она была беременна! Почему она ничего не сказала? мысли наскакивали одна на другую. Почему? Но даже если бы и сказала? Что бы я мог сделать? А я знал, прекрасно знал, какой совет я бы ей дал. Вдруг вспомнилась сцена из фильма «Москва слезам не верит» тот известный диалог на скамейке (наверное, у нас было бы так же: «Надо было раньше думать. Ты хоть из меня отрицательного героя-то не делай. Я подлец, а ты святая»). Но я не был виновен. Я ей ничего не обещал. Это глупые гормоны, вера в нечто несуществующее
Но мы же с ней обо всем договорились. Ни о каких обязательствах с моей стороны речь не шла. Зачем она так? Что пыталась доказать? Утопиться беременной Глупая молоденькая дурочка!
Вместе со злостью и бессилием на меня обрушилась волна страха и ужаса. Воздуха не хватало Однако я справился с нахлынувшими чувствами.
Пашка всё так же продолжал смотреть в сторону. Он закурил.
Прости меня, прошептал я.
Рассветов тут же резко повернулся:
Ты это мне?
Я смотрел на стаканчик, равнодушно лежащий на сухом асфальте, и чуть слышно спросил у друга:
Когда приезжает этот твой Ефим Третьяков?
Отрывок лекции И. Н. Эйна «Русское искусство XIXXX вв.». Лекция читалась в СПбГУ студентам кафедры истории русского искусства.
Среди русских художников второй половины девятнадцатого столетия Крамской сейчас кажется более всего европейцем. Сдержанное, умное и глубокое искусство Крамского неотделимо от его личности. «Он был гораздо более, чем comme il faut, он был человек вполне порядочный и по внешности, и по внутреннему содержанию. Порядочность и благородство, несмотря на его происхождение, были у него в самой натуре, благородной и изящно порядочной до последней мелочи»,4 так определял Крамского критик Павел Ковалевский, из всех современников Крамского, может быть, наиболее восприимчивый к существу творчества художника.
19 мая 2018 года. 14:00
Это посёлок в южной Карелии в тридцати километрах от Ладоги.
Ефим Александрович Третьяков был суховатым старичком в старомодном пенсне, с лукавыми зеленоватыми глазами дельца. Несмотря на свой преклонный возраст, выглядел он подтянутым и даже поджарым. Лёгкий загар тронул морщинистую кожу. Ефим поправил галстук.