Здесь есть лишь два выхода. За спиной Егора был все тот же туннель, он посмотрел на Евдокию, она была от него настолько далека, словно он и вовсе не сходил с места, на котором «черная монахиня» его оставила. Один для вас, она обернулась к душегубу другой, для вашего братца. Кой выбор сделаешь ты, с иным Прошке и быть.
На коленях Егор подкрался к загадочной старухе. Он ободрал колени, и чувствовал то, что чем ближе к Евдокии, тем жарче пол, а у печи тонкий слой воды, вовсе вскипал, но не испарялся, пол не иссыхал.
Какой выбор, скажи? Егор перед ней, будто молился на Богоматерь. Скажи, прошу! Хоть взбондируй12 меня шелепами13, но помилуй, прошу! Дай вольную нам!
Хм! Задумалась она. «Вольная» для одного, а кто им будет, решать тебе. Евдокия вытащила из печи раскаленную кочергу и ткнула, концом ее, в лицо Егора.
Резкая боль охватила Толстоногова, он рванул голову от кочерги, оставив кусок припекшей кожи на ее конце. От сей полученной им жуткой раны, Егор пал без чувств.
Очнувшись, Толстоногов-младший боялся поднимать веки. «Пусть будет это сном» шептал он, но стягивавший болезненно кожу свежий ожог на лице говорил иначе. Но что это? Он щупал себя. Все так и есть, тело его было обнажено. Поднявшись, Егор оказался в кругу, очерченным мелом, в центре туннеля.
Толстоногов-младший ринулся вперед, к старухе, но невидимые стены круга, преграждали ему путь.
Куда же ты, милок? Она подошла к нему. Ваш ответ Егор Парфеньевич.
Какой ответ? Ах, да! Да! Опомнился он. «Вольная». А я? Что будет со мной?
Присоединишься к моим вассалам.
Немного подумав, Егор сказал:
Волю, для Прохора!
Старуха выпрямилась, будто тростинка и, подняв руки к потолку, завопила нечеловеческим стальным грубым голосом:
Тени, возьмите суженного моего. Указала пальцем она, на Егора. Ее голос звучал, будто из глубин пещеры, вот-вот вылетят летучие мыши.
Тени пламеней свечей, струившиеся по полу, близились к кругу. Они окутали тело Егора тестом, и он стал похож на белое бревно. Толстоногов чувствовал, как его перевернули и куда-то тащат. После, когда жар пронзит его, запекая пирожок с мясом, он поймет, что лежит в печи. Проклиная все и вся, Егор будет жалеть сначала себя, затем о выборе и перед тем, как его вынут из жаровни, душегуб будет сожалеть о содеянном им.
Два великана Прохор и Егор, отрывая куски свинины, терзали тело Толстоногова-младшего, отламывая, то руку, то ногу, от его тела.
Мы купно14, братец, съедим за границу, куда-нибудь в Гольдштейну15. Мечтательно говорил великан Прохор. Вот только докуменьтики выправим в Москве, и съедим.
Запеченный Егор кричал, ощущая каждый укус от него, хоть тот и был на расстоянии от тела. Он просил их бежать из избы, уже совсем не думая о боли, но великаны не слышали его. Все повторялось, лишь горячим хлебом на столе лежал теперь сам Егор. Когда осталась одна голова, вошла Евдокия. Она прошепчет ему на последок:
Долу16 не пойдешь, удел твой тень и в печи рожденным, служить мне!
Проснувшись, Прохор ощутил жгучею боль. Летнее солнышко припекало оголенную спину, он лежал на земле. Некто сверху, окатил Прохора водой.
Егор! Позвал он брата, но в ответ услышал сиплый голос:
Ну что, очнулся? Прохор поднял голову, но сам подняться не мог, ощущая каждую свою косточку. Рядом сидел Афанасий, что был с ними в отряде ссыльных. Забили его, до смерти.
Как забили? Кто? Прохор не понимал, что происходит. Он сделал усилия и сел, облокотившись на плетень, только теперь Прохор видел, что находится возле конюшен, где с братом они год назад взбунтовались, а после, бежали из-под стражи. Рядом ходили, и сидели, арестанты. Конвоиры, глазея на поронца17, шептались и посмеивались. «Неужели все это было сном. Думал Толстоногов. Как как я здесь, мы же бежали с Егоркой? А, это старуха все»
После того, как твоему братцу прикладом по виску, конвоир брякнул, тебя в холодную, а потом шпицрутеном18 по спине, да видно и по голове прилетело, так весь ум и вышел. Афанасий смотрел на Прохора сочувственно, но тот лишь повторял:
Не может быть
Много лет прошло, сединой покрылась голова Прохора, а он все не мог поверить, что мгновение до счастья, это всего лишь сон. Сорок лет кануло, когда пришли мужики, агитировать, за новую власть, и освобождать от царских оков.