Егор ринулся вперед, но брат схватил его за плечо.
Тише, не спеши. Зашептал Прохор. Надо оглядеться.
Да ладно тебе. Отмахнулся Егор. Поди, какой лесничий за добром глядит.
Душегубы шли тихо, осторожно ступая на снег, но как к дому подходить стали, тропа пропала, а кругом все заволокло сугробами.
Не нужно помавать1 руками. Снова забеспокоился Прохор. Смотри, как дорожка притупилась.
Может в весь2 съехал за пригоршню алтын3, а жинку дома оставил, иначе зачем свечи жечь. От грошовой свечи Москва сгорела, не то, что хибара. Поутру примчит, во подарочек будет и деньгу4 привезет и Богу душу воротит. А баба спать нас уложит.
Ага, и сказку скажет. Ухмыльнулся старший Толстоногов. Ну, а коли уже горе5 ушел? То со зверьми поспит. Сам себе ответил Прохор.
Призрачной украдкой, братья пробрались к излучавшему свет стеклу, и заглянули за него кресты, и всяческие языческие знаки, были повсюду.
Странно, нет никто. Задумчиво пробормотал Егор. Капище6 гунявое7. Выругался он и рванул вокруг дома, к заветной двери в сказку.
Зато пир, какой! Облизнулся в предвкушение еды Прохор, шагая по следам брата.
Стол и вправду был полон всяческой кухней. Пища Богов окружала подсвечник из пяти свечей, но светило было настолько ярким, что со стороны могло показаться, будто в каждом углу комнаты горело по факелу, но таковых здесь не было. По обе стороны от стола, у стен, располагались кровати манящие множеством толстых перин и пирамидами из пяти подушек, каждая. Одеяла, узорчатые покрывала, заправленные уголком. Все говорило о женской руке, но единственная комнатка дома, была безлюдна.
Маленькие сени прирастали сразу к поленнице.
Горький вкус сосновой смолы ударил в нос, лишь Толстоноговы переступили первый порог избы. Братья отряхнулись от снега и, не видя друг друга, переглянулись. Прохор, постучал в дверь, но, как и следовало ожидать, ни кто на стук не откликнулся. Дверь распахнулась, и дом заполнил туман морозной свежести.
На пороге, будто попав из зимы в лето, братья скинули верхнюю одежду и вприпрыжку бросились к столу. Испивая рябиновую настойку, Толстоноговы закусывали салатами и кусками свиного окорока. Мясо таяло во рту, свежее парное, только из печи, как и горячий каравай, который не успевал остыть, а то и прыгал из сальных, жирных рук душегубов, попадая им сразу в рот.
Глиняный кувшин с настойкой, хоть и был громоздок, но с маленьким узким горлышком, он походил на колбу с ручкой. Сколько Толстоноговы не старались выпить настойки, а кувшин все не становился легче, словно и вовсе был бездонен.
Ох, и вкусна закуска. Прохор с железной кружкой удалился на кровать, где, уже облокотившись о стену, полулежа, сидел его брат. Он долил брату выпивки и протянул кусок хлеба с моченой капустой.
Не могу больше! Отодвинул ладонью Егор, руку Прохора. Пузо лопнет. Посмотри-ка, что это там? Поди метель, на бурю сменилась!
Снег за окном заиграл пеленой, но не вниз, как положено, а вверх ворочаясь к исходу.
Братья притихли. Выхватив из рукава «заточку», Егор притаился у двери. Послышались шорохи в сенях. В висках барабаном забилась горячая кровь. Наконец двери отварились.
Егорушка, повернулась к младшему брату, вошедшая престарелая женщина и это твоя благодарность за мое угощение? Она улыбнулась и, как будто знавшая гостей давно, а то и вовсе вырастила их, сняв шубу, прошла к столу. Егор устав разглядывать затылок незнакомки, присоединился к брату. Он увидел, как по румяной щеке хозяйке пробежали серые молнии, глаза загорелись пламенем, но тут же потухли. От этой
галлюцинации прошел озноб по телу Егора, где-то в нутрии его. Разум пытался совладать с алкоголем, страха совсем не было, как это обычно бывает в опьянение, лишь некая заторможенность и удивление. Егор толкнул в плече брата, но тот давно уже спал. Не пугайтесь, я ждала вас! Меня зовут Евдокией Дыевной, но вы зовите меня по имени, или бабушкой, коли вам так угодно. Она, оторвав ножку не тронутой курицы, положила ее на тарелку. Рядом уложила капусту, салаты и отваренной картошки с зеленью.
Евдокия ужинала, молча и Толстоногов-младший, не мешал ей. Все его мысли занимала иллюзия увиденного, а может и реальность, но вступать в диалог об этом ему не хотелось.