Мы не просто заложниками были. Служили королю. Мне всё равно не было доли в родовой земле, я побочный сын.
Всеслав понимающе кивнул.
Мешко, конечно, не думал, чтобы полностью отвергнуться от Христа, задумчиво продолжал Воронец. А может и думал, да медлил.
Негромко хмыкнул, но смолчал воевода Брень. Князь весело глянул в его сторону, помня слова пестуна о полумерах, сказанные пестуном десять лет назад, но тоже смолчал. А Воронец, казалось, и внимания не обратил.
А после гибели Мешко началась котора, старший сын Мешко, Болеслав, погиб почти сразу вслед за отцом, королева Рыкса Лотарингская бежала к немцам вместе со вторым сыном, Казимиром. Началась война мало не всех против всех, чашник Моислав бежал в Мазовию, язычники-мазовшане стекались к нему тысячами.
А ты? спросил Брень, видя, что Воронец молчит, задумавшись.
А что я? вздрогнул, словно очнувшись, лютич. Я не лях, я лютич, мне власти так и так в их королевстве не было. И любому пану я докука, а то и помеха. Не стало короля не стало и меня.
Он криво улыбнулся.
А тут как раз кметы восстали против христианства. Я к ним и примкнул. Самое место мне и было средь них.
Всеслав опять молча кивнул. Про это восстание, Гнев Богов, он слышал, хоть и мал тогда ещё был. Слышал рассказы о разграбленных и разрушенных костёлах, о размётанном по камню соборе во Вроцлаве, о кровавых жертвах богам от восставших, о помощи лютичей и Моислава. И о вторжении короля чехов Бржетислава.
Бржетиславли полки нас и раздавили, негромко рассказывал Воронец. Те, кто уцелел, бежали к мазовшанам, к Моиславу. И я тоже. А только что с того? Моислав не захотел по всему королевству власть древних богов восстановить. А может, и хотел, да ему мазовецкая знать помешала. Им-то что до королевства всего?
Всеслав вновь покосился в сторону пестуна Бреня и поймал его многозначительный взгляд помни, княже, что я тебе говорил. Воля земли порой значительнее воли князя.
И что потом? теперь уже спросил сам князь.
А что потом, горько пожал плечами Воронец. Потом пришёл Казимир с немцами и киевскими полками. Сначала чехов разбил, потом и нас. Потому я и здесь, в Полоцке. Прими на службу, Всеславе Брячиславич.
Всеслав ощутил новый, ещё более значительный взгляд Бреня (и сугубо помни, княже, что я тебе говорил: «Удовлетворившийся малым погибнет!»).
Но не выказал вида, что заметил что-то, тем паче, для того было не время и не место.
Воронец отбил щитом удар полянского копья, с хохотом развалил мечом на-полы оказавшегося вблизи куявича. Душу затопляло веселье, боевой восторг, тело казалось лёгким, вот-вот подымется над землёй. Он мог всё мог успеть срубить наконечник копья, протянувшегося к скачущему рядом Лютевиту, мог успеть поворотиться и на скаку подмигнуть бледному как полотно, Вышко, мог успеть коротким движением головы уклониться от жадной до крови стрелы, с визгом нашедшей поживу в ком-то позади.
Куявские пешцы пятились, из последних сил сдерживаясь чтобы не ударить в бег. Мазовецкая конница ударила вовремя поляне и куявичи завязли в пешей рати Моислава как топор в суковатом сыром полене. Победа была вот она, только руку протяни и сорви, словно спелое яблоко с ветки.
Конь под Воронцом споткнулся и повалился наземь, лютич едва успел выдернуть ноги из стремян и скатился с конской спины, словно на санках с горки. Мягко приземлился, отбил чей-то мелькнувший рядом с лицом меч. И почти тут же рядом возникли всадники. Свои, мазовшане (он уже привык звать их своими, за пятнадцать-то лет!).
Вышко остановился совсем рядом:
Наставник, скорей! протянул руку.
И почти тут же Воронец с ужасом заметил, как на груди зброеноши расцвёл кроваво-железный цветок высунулся сквозь стегач4 бронебойный наконечник стрелы, кровь густо хлынула по льняному покрытию доспеха, потекла по луке. Мальчишка повалился, обмякшая рука выпустила поводья, и только взгляд, удивлённо-обиженный (как же так, ведь бой ещё не кончился, и я я! не победил, и даже не узнаю, кто победит!) полоснул Воронца, словно плетью наотмашь.
В следующий миг от гибели лютича спас только внезапно оказавшийся рядом Лютевит. Стремительно метнулся меч в его руке, и куявский всадник рухнул под конские копыта с разорванной грудь, ещё миг, и он срубил бы Воронцу голову.