Естественно, пришел на эту свадьбу и родной дядя Павла Егоровича, Николаи Кузьмич, который принес с собой гармонь двухрядную, сияющую темным лаком. Он выпил стакан водки, закусил хрустящим огурчиком, а потом принялся на своей гармони играть так, что весь дом загудел от вятской топотухи и кругом пошли все предметы по комнате. Стекла задребезжали в оконных рамах, радостно заблестели восторженные глаза гостей. Бабы пустились в пляс, потом частушки запели.
Гуси лебеди летели,
Перепархивали.
Девки парня не любили
Переталкивали.
А мой миленький, мой мил
Провалился в овин.
Я поохала, поохала
Полезла за ним.
Поздно вечером старый друг Павла, Гриша Крупин, подкатил к крыльцу на тройке резвых колхозных коней. Он был сейчас председателем колхоза и решил таким образом отблагодарить участкового за прошлые заслуги. Когда экипаж уже стоял перед домом, Вера увидела запряженных коней в окно, и сердце у неё обмерло от восторга. Неужели это для них, это за ними? Таких рысаков раньше она видела только на цветной иллюстрации в журнале «Крестьянка». Там тоже были две каурые пристяжные и гнедой коренник с пышной гривой, в которую кто-то вплел алые ленты. Правда, в реальной тройке алых лент не было, но всё остальное совпадало вплоть до самых несущественных мелочей. И санки, и дуга с колокольчиками, и ярко наряженный кучер.
Молодые сели в легкие санки, накрыли ноги широкой заячьей шубой. Возница взмахнул кнутом, сказал: «Поехали!» и тройка понеслась по широкой проселочной дороге к далекому синему лесу. Ямщик в черном полушубке, подпоясанный атласным алым кушаком, стоя управлял коренником. На него то и дело летели из под копыт коней спрессованные комья снега, а он только краснел и щурился, шевеля густыми бровями, да весело покрикивал иногда: «Э-х-х Пошли родимые!»
Вскоре тройку лошадей встретил лес посеребрённый инеем и украшенный белыми шапками снега. Молодые сидели в санках, тесно прижавшись друг к другу, и глаза их счастливо блестели. Зимний лес оторвал их от прежней жизни, отделил зелёной стеной от обыденной скуки и унес в будущее. Мимолетность происходящего ими сейчас не ощущалась. Наоборот возникло чувство неповторимости настоящего, как будто только теперь они, наконец, поняли истинный смысл жизни. Её красоту и сладость. Павел искоса посмотрел на Веру. Она была бледна и неподвижна. Он слегка наклонился к её манящему молодому лицу и спросил:
Ну как тебе? Нравится? А!
Очень, искренне ответила она. Мне хорошо. Хорошо!
А тебе хочется, чтобы так было всегда?
Да Только так не бывает.
Сейчас будет, уверенно ответил Павел. Сейчас будет так всегда.
В это самое время лошади вынесли их на яркое пятно заснеженной поляны. Промелькнули с боков останки старых заборов, ветхие столбы и темные перекладины, какие-то занесенные снегом бревна, приготовленные когда-то для строительства нового дома. Потом тройка снова въехала под кроны деревьев, яркий свет исчез и ямщик, повернув к ним румяное лицо, громко сказал:
Здесь был поселок когда-то. Он назывался Красный Яр.
От него совсем ничего не осталось, продолжил Павел.
Ничего, как видишь, с сожалением отозвался ямщик.
Вот так и люди, вырвалось у Павла. А потом почему-то захотелось продлить то счастливое мгновение в душе, которое навеял ему лес несколько минут назад.
Останови, велел он ямщику. Мы немного пройдемся.
Вера легко выпрыгнула из санок и они, взявшись за руки, пошли к темно-голубому заснеженному ельнику возле небольшого оврага. Снег в лесу оказался неглубоким, идти по нему было легко и приятно. Но в чем-то они проиграли, остановившись. Что-то утратили. Проиграли, потому что исчезло чувство полета. Окружающий мир приобрел ту излишнюю простоту и конкретность, ту детализацию, которая делает его прозаичным.
Стучал где-то с боку дятел. Слышно было, как на зимней дороге переступают и пофыркивают лошади, как ямщик ласково переговаривается с ними, поглаживая их по бокам. Павел посмотрел на Веру ещё раз и почему-то с трудом осознал, что эта красивая краснощекая девушка его жена. Несколько дней назад такое было невозможно представить. «Пошли скорее, пошли», зашептал он, увлекая Веру в густой ельник. Там Павел прижал её к себе и стал целовать в губы, в прохладные от мороза щеки, в покорные закрытые глаза. Ещё, ещё. Голова закружилась от счастья. Он, шутя, упал в снег на спину и протянул к ней руки, как бы приглашая её в свои теплые объятия. Но она как-то странно вовсе невесело засмеялась в этот момент, и в её глазах мелькнуло что-то рождающее страх, что-то тайное и пугающее. Как будто это была уже не Вера, а какая-то другая женщина, которая знает всё наперед и не делает неверных шагов.