Как досадно, что ей пришлось сесть в самом конце вагона, где скамьи расположены друг против друга, и всю дорогу перед ней маячат чьи-то лица. Впрочем, усевшаяся теперь напротив нее молодая пара никем, кроме себя, не интересовалась. Девушка, крашеная блондинка с волосами по плечи, была в ситцевой блузке, которая никого не удивила бы на пляже, но, бесспорно, не подходила для конторы. Ее спутник был темноволос, долговяз и очень худ, совсем как Редж, когда она его полюбила. У Элис защемило сердце. О господи, какая власть в этих худых сильных телах! По ее коже пробежали мурашки, словно он прикоснулся к ней. Но рука парня держала руку девушки, их лица почти соприкасались; они смотрели в глаза друг другу, их губы произносили незначащие слова в ожидании, когда можно будет перейти к поцелуям.
А Лиз смотрит вот так на кого-нибудь из студентов, которые бывают в их доме? Вряд ли. Лиз рассудочна и холодна, как ее отец. И эти молодые люди рассуждают о всяких отвлеченных предметах даже на кухне, когда моют посуду.
Она закрыла глаза, чтобы не видеть пару напротив и двух девчонок, болтающих в проходе рядом с ней, – их летние платья открывали шеи, плечи и ложбинку между острыми грудями, их юные лица раскраснелись от жары, волосы были наэлектризованы, словно жара, которая так угнетала ее, им только прибавляла силы. Ее кожа пошла пятнами, под коленками было липко от пота. Надо будет хоть немного похудеть.
Фильм разбудил в ней чувства, которые обычно в дневное время ее не тревожили. Перед ее закрытыми глазами буйствовало великолепие Древнего Египта. Она особенно любила исторические фильмы и романы. Погружаясь в них, она начинала верить, что в каком-нибудь другом веке, в какой-нибудь другой стране ее жизнь могла бы сложиться иначе. Но разве можно было даже самым отчаянным напряжением фантазии перенести сюда пышность и страсти Египта, пылающие на цветном кинофоне с реками, более голубыми, чем в натуре, женщинами, более прекрасными, чем в жизни, и мужчинами, более дерзкими и романтичными, чем в мечтах?
Они никак не вязались с этими отвратительными окраинами, по которым мчался поезд, таща свой человеческий груз, с этими людьми, которые утром едут на работу, а вечером возвращаются домой, не интересующихся ничем, кроме своих скучных, никчемных, маленьких жизней. Как замечательно унестись отсюда в этот волнующий варварский мир с его красками, вихрем событий и страстью! Фильм кончился, оставив грызущее ощущение: почему у Элизабет Тейлор есть все это, а у нее нет ничего? Клеопатра заплатила за свою любовь, но Лиз Тейлор ничего не платила, а просто шла от успеха к успеху. А вот она убрана в чулан и останется там, наверное, уже навсегда. В ней скрыто столько же, сколько в Лиз Тейлор – нет, больше, – но ей никогда уже не представится возможности излить это на кого-нибудь.
Поезд начал тормозить, вагон тряхнуло, и Элис, очнувшись от чувственной полудремоты, открыла глаза. Ее взгляд встретился со взглядом мужчины, который не просто смотрел на нее, как невольно смотрят на соседей в поезде, но буквально пожирал ее глазами, полуприкрытыми тяжелыми веками. На одно захватывающее безумное мгновение ей показалось, что ее сон становится явью.
Она почувствовала, что краснеет, словно этот новоавстралиец, поселившийся в Уголке, мог догадаться о ее мыслях, а он приподнял шляпу, и его сочные красные губы между темными усами и бородой приоткрылись в медленной улыбке. Элис надменно вздернула подбородок. Она не хотела, чтобы он задавал ей вопросы об аресте Лиз! А главное, она боялась его глаз – дерзких глаз, которые он и не подумал отвести, когда она заметила, что он ее разглядывает. Краска разлилась по шее, груди, и жаркая волна прокатилась по всему ее телу. Она с тоской подумала, что еще не скоро сможет снять бюстгальтер и пояс, которые стали невыносимо тесными.