– А Лайша? – с трудом выговорил Мандель.
Сержант посмотрел на него, потом на Мартина.
– Если мистер Белфорд поручится за нее, то, может быть, и вам разрешат внести за нее залог.
– Я сейчас вызову такси, – сказал Мартин, беря телефонную трубку.
– Нет! – возразил Мандель, – Не надо вмешивать посторонних. Нас отвезет Дональд.
Глава десятая
Лучи вечернего солнца ударили в окна электрички, когда она вырвалась из городского туннеля и помчалась вверх по виадуку к Центральному вокзалу. День начался жарой не по сезону и порывистым западным ветром, от которого по небу разлилось рыжее сияние. Элис смотрела сквозь грязное стекло на Белморский парк, где люди лежали на траве в тени деревьев, и на Сидней, дрожащий в пыльном мареве позади него.
Ее истомила эта небывалая для весны жара, солнце обжигало ей спину сквозь тонкий шелк платья, она тщетно пыталась опустить шторку и вздохнула с облегчением, когда поезд, наконец, нырнул в тень вокзала. Вагон быстро наполнялся едущими домой рабочими. Потные тела, пропитанная потом одежда, пыль от шаркающих по полу подошв. Рядом с Элис сел человек в грязном комбинезоне, и она брезгливо отодвинулась. Ну почему в этих поездах нет вагонов первого класса?
А если она скажет это дома, никто ей не посочувствует. Лиз спросит, с какой стати они должны требовать особых привилегий, а Мартин заявит: «Вы, женщины, можете распоряжаться своим временем как угодно, и, собственно, никто не виноват, если ты поехала в город позавтракать в ресторане и побывать в кино и так задержалась, что тебе пришлось возвращаться в час „пик“ вместе с людьми, проработавшими весь день».
Как это типично для них обоих! Ни сочувствия, ни понимания!
После того что произошло в день рождения Розмари, дом стал невыносим. Арест Лиз – какой несмываемый позор! Скандал еще, возможно, удалось бы замять, если бы не эта мерзкая фотография в газете, которой мог любоваться весь мир. Она от стыда неделю не смела выйти из дому, но все знакомые перебывали у них с выражением притворного сочувствия, а сами жадно расспрашивали о подробностях этой отвратительной истории. Нет, она не понимает Мартина. Он наотрез отказался обсудить с ней случившееся. Ей даже неизвестно, что именно сказал он Лиз в тот вечер, когда внес залог за нее, за Лайшу и за Младшего Мака.
Два дня Лиз и Мартин не разговаривали – не обменялись ни единым словом, но теперь все уже идет по-старому: они день и ночь спорят о том, что в мире хорошо и что дурно, а на нее, когда она пытается вставить хоть слово, не обращают ни малейшего внимания. Есть она, нет ее – им все равно.
Поезд отошел от перрона Центрального вокзала. Элис старалась не замечать гнетущего уродства всего того, что проплывало за окнами – запруженные толпами платформы, мрачное здание морга с закопченными псевдоготическими арками фасада, которые, по-видимому, должны были делать смерть менее ужасной; задние стены высоких домов, запыленные окна которых были наглухо закрыты, чтобы приглушить неумолчный грохот поездов; тесные задние дворики лачуг Редферна, прижатых к самому железнодорожному полотну.
Элис всегда раздражало, что по дороге в город ей приходится проезжать через эти трущобы бывших городских окраин – тесно застроенные сто лет назад улочки мелькали, словно кадры пущенной ускоренно киноленты, и казалось, что только яркая краска не дает рассыпаться обветшавшим домам. Их давно пора снести! Но ведь даже если этих людей переселить куда-нибудь на простор и свежий воздух, они очень скоро все погубят – они сами создают трущобы, повторяла Элис слова, которые часто слышала от матери.
Она повторяла их, глядя невидящими глазами на крохотные садики, где цветы цвели назло всей пыли и саже.