К тому времени, когда атомная бомба ускорила заключение какого-то подобия мира, Карен Мандель уже была опутана нерасторжимыми семейными узами, связывающими счастливого трехлетнего мальчика, годовалую девочку и приемного деда, который обращался с ними более умело, чем когда-то с собственным сыном.
Вернувшийся с войны Франц (теперь Фрэнк) Мандель начал их новую жизнь с того, что дал своему маленькому сыну имя Дональд.
В 1945 году они отпраздновали поражение нацизма просьбой о предоставлении им австралийского гражданства и окончательно обосновались в «Розредоне». Так образовалась семья, которая, вернув Дону Кларку утраченный смысл жизни, Манделям вообще дала новую жизнь. Только они знали, сколько сделал старик, чтобы они почувствовали себя своими в чужом мире, в который швырнула их судорога истории. Купить собственный дом было тогда нелегко. И их удивило, когда он предложил им разделять его кров. А когда у него появилась привычка есть вместе с ними, они поняли, что уже не чужие здесь, – они почувствовали себя частью этого общества. Лавочники держались с ними, как с постоянными клиентами. Средства для жизни им давала интересная работа.
Кларку, плотнику с творческой жилкой, нравились их идеи. Ему нравилось то, как они преображали старый дом, ему нравились их эскизы и сочетание цветов, которые они использовали, – ему, человеку, так долго страдавшему в холодных, лишенных солнца комнатах типичного пригородного дома, нравилось их стремление впустить в этот дом солнце.
Когда со временем они решили заняться производством современных обоев и аксессуаров внутренней отделки, он пожелал вложить в их дело часть своего капитала, который со смертью Реджа утратил для него ценность. Незаконченное архитектурное образование Фрэнка нашло практическое применение, а Карен посвятила свой художественный талант разработке чисто австралийских мотивов, которыми до сих пор все пренебрегали. Когда Кларк получил подряд на строительство одного из тех новых мотелей, которые в дни послевоенного бума вдруг начали расти по всей стране, как грибы, он устроил им подряд на внутреннюю отделку, и их дела сразу пошли в гору.
Именно тогда он и предложил им постепенно выкупить у него «Розредон», если они этого хотят и у них найдутся на это средства. Они этого хотели.
– Вот теперь мы настоящие австралийцы, – часто повторял Фрэнк. – У нас есть собственный дом, и мы станем его владельцами через тридцать лет. – В его живых глазах вспыхивал веселый блеск. – Подумать только: страна, где можно загадывать на тридцать лет вперед! Это не просто новая жизнь. Это новый мир.
Это было единственное высказывание такого рода, которое Элис когда-либо от него слышала, а лицо Карен с четко очерченными бровями и сильным ярким ртом превращалось в непроницаемую маску при малейшем намеке, что до того, как они вступили на австралийскую землю, у нее уже была какая-то жизнь.
Миссис Белфорд считала Манделей ответственными за все, что не нравилось ей в послевоенном мире, – за то, что ее дочь в мелочах часто шла ей наперекор, за непочтительность ее внучки, за модернизацию домов в Уголке, за общий рост благосостояния.
Дочь бедного английского иммигранта, нажившего деньги в колонии, она питала врожденное недоверие к иммигрантам (особенно неанглийского происхождения), которые грозили добиться того же, чего добились ее родители. Иммигрантов, оставшихся бедными, она терпела, потому что они были полезны в качестве прислуги.
Сигареты были докурены, и обе они вернулись в настоящее.
Карен вздохнула.
– Иногда у меня такое ощущение, что дочь мне совсем чужая.
Элис согласилась.
– Я больше не понимаю Лиз. – Она погасила окурок о пепельницу и встала. – Ну, мне пора. Я обещала Гвен помочь ей с цветами.
Карен тоже встала.