Я отдал права и техпаспорт полицейскому, и он явно пожалел, что не может оштрафовать меня за то, что я не оставил их дома или не забыл продлить удостоверение – словом, не может выжать максимум из этой замечательной ситуации. А у меня в машине все громыхал Джюдас.
– Ты не можешь заткнуть свою говенную музыку?
– Я все еще не перешел с вами на “ты”. И не лезу в ваши музыкальные пристрастия.
– Мог хотя бы стекло поднять.
– Не поднимается, заело. В следующий раз постараюсь, чтобы машина была в полном порядке.
– Он, сукин сын, еще издевается.
– Шеф, я вижу, вы заняты, но почему я должен сносить оскорбления этой женщины?
– Успокойтесь оба. Достаньте страховку и заполните, пожалуйста, бланк.
Полицейский отдал мне документы, раздраженный, что не смог сорвать штрафа. И обратился к женщине:
– И вы тоже давайте права.
Я не всегда умею промолчать и на этот раз не удержался:
– А у нее документы на машину вы не спрашиваете?
– Она ничего не нарушила.
– А я?
– Вы не обратили внимания на светофор.
– Если допустить, что все именно так, как вы говорите, и я не обращаю внимания на светофоры, разве это означает, что у меня не должно быть с собой водительских прав? По-моему, все наоборот. Если я собираюсь врезаться в истеричку на глазах у полицейского, проскочив на красный свет, то уж лучше иметь все бумаги в порядке. А у нее их, возможно, как раз и нет. Она не знала, что я собираюсь трахнуть ее в зад.
– Истеричка. Уписаться можно.
– Не осложняйте, – сказал полицейский.
– Никак не пойму, почему всегда вяжутся к безобидным. Случись все это на пустынной дороге, да вы были бы один, а я – с четырьмя коллегами, и все с бейсбольными битами в руках, не очень бы вы у меня попросили документы.
– Ладно, хватит, приступим.
– Не обращайте на него внимания, – проговорила женщина, неожиданно успокаиваясь. – Конечно, следовало бы этого типа проучить.
И тут я посмотрел на нее повнимательнее. Баба лет тридцати пяти, крашеная блондинка, пожухлая, кожа загорела под кварцевой лампой. Темные солнечные очки раза в три больше самого лица, блузка расстегнута чуть ли не донизу, чтобы светлая ткань контрастировала с ее обгоревшей шкурой, а мужики заглядывали бы в ложбинку между грудями. И, видно, чтобы иметь в таких случаях возможность наливаться праведным гневом, над этой самой ложбинкой у нее болталось золотое распятие. Еще на ней было множество колец и браслетов, а ногти наверняка никогда не отскабливали со сковороды жирный нагар, который не берут никакие специальные моющие средства.
– Чего смотришь? – опять пролаяла она.
– Прошу вас, займемтесь делом, – настаивал полицейский.
В этом вонючем городе миллион машин, а я еду и налетаю на эту скотину, подумал я. А вдруг это что-то означает. Однако не похоже, чтобы складывалось в мою пользу, а потому я решил послушаться полицейского.
– У вас нет шариковой ручки? – попросил я. – Заполнить бланк. – И я обнажил перед ними свой “Мон-Блан” в подтверждение его полной бесполезности.
Полицейский дал мне шариковую ручку, и я написал свой адрес и все остальное, что следовало написать на бланке. Признал полностью свою вину за учиненный разбой и принялся зарисовывать положение машин относительно друг друга. Но остановился, не закончив рисунка. Мне вдруг подумалось, что она может представлять дело иначе.
– Дорисуйте сами, если хотите. Я уже написал, что признаю свою вину.
Женщина достала серебряную ручку “Дюпон” и, недовольная тем, что не может поручить это кому-то еще, небрежно закончила рисунок. Полицейский сверил данные, выписал что-то на свой бланк и дал нам на нем расписаться. Разумеется, прежде чем переписать на свою бумажку номер моей машины, он внимательно посмотрел на номер.