Мой день? удивился Демагог.
Ага, твой. Мы к тебе будем по средам приходить обедать. Правило у нас здесь такое: одна кошка угощает нас по понедельникам, другая по вторникам, и так далее. Твой день будет среда. Запомни. Сегодня не считается. Сегодня просто знакомство. И не вздумай прятаться. Взгляд угольно-черного гостя стал угрожающим. Все равно найдем. У нас длинные лапы. Ладно, до среды!..
Незваные гости скрылись в кустах смородины, а Демагог, чувствуя, как пусто и неуютно у него в желудке, подумал, глядя им вслед: «Странные какие-то».
Глава 7. Подайте киске на «Вискас»!
На следующее утро, после завтрака, Демагог увидел возле крыльца ожидавшего его Минтая.
Очень хорошо, что зашел! обрадовался Демагог и спросил:
Чем будем заниматься?
Хочешь, я тебе наш дачный поселок покажу?
Конечно!
Демагогу и в самом деле хотелось получше узнать не только свою улицу Счастливую, но и соседние улицы. А со старожилом Минтаем сделать это гораздо проще.
Коты припустили вверх по переулку-щели. Демагог едва поспевал за легким Минтаем.
На пригорке переулок незаметно перешел в улицу, которая вскоре влилась в другую, ровную и широкую, посыпанную желтым гравием. По ней в обоих направлениях спешили люди с сумками-тележками, рюкзаками, ведрами, авоськами
Улица Центральная! бросил на ходу Минтай, как кондуктор в трамвае, объявляющий остановки, и тут же посоветовал: Не лезь на середину, прижимайся к заборам, а то, неровен час, под ноги кому-нибудь попадешь или под машину.
Демагог вспомнил, что именно по этой улице несли его вчера в сумке. Значит, где-то там, впереди, станция.
И он не ошибся. Вскоре показались железные ворота главный вход в дачный кооператив (как пояснил всезнающий Минтай). За воротами виднелась платформа железной дороги. Вот взвизгнула электричка и, со шмелиным гудением набирая скорость, поползла мимо них.
Стоп! вдруг предупреждающе поднял хвост Минтай и поспешил за ствол кривой березы, росшей возле дорожки, которая вела на платформу. Сейчас электричка из города прибудет. Посмотришь, какая потеха начнется.
Демагог недоуменно уставился сначала на приятеля, потом на дорожку, вдоль которой началось малопонятное для него движение. Молодуха в белой косынке торопливо выставляла из большой сумки банки с молоком. Даже сквозь стекло вид его возбуждал аппетит. Демагог с Минтаем невольно облизнулись. Бородатый мужик рядом с ней раскладывал на пеньке еще трепыхавшихся окуньков. За ним пристроились тетка с ведром картошки и бабуся с пучками редиски, два шустрых пацана с газетами, в которых «есть все программы телевидения на следующую неделю»
Не туда смотришь. Вон туда гляди! показал Минтай в самый край стихийного пристанционного базарчика, где дорожка, огибая старую почерневшую корягу, поворачивала к платформе.
Демагог увидел у коряги странное существо: кошачьего вроде обличия, однако с черной повязкой на левом глазу, отчего смахивало оно на присевшего отдохнуть пирата. Неопределенного цвета шерсть его была всклокочена, словно после хорошей трепки. Но больше всего в этом кошкообразном существе Демагога поразили две вещи.
Во-первых, табличка на его шее. И не табличка даже, а тетрадный листок в клетку, на котором жирными корявыми буквами было нацарапано: «Дамы и господа! Не проходите мимо! Подайте несчастной киске-инвалиду на «Вискас». А внизу, чуть помельче, приписка: «Не откажусь и от кильки в томате, и от других продуктов».
А во-вторых О, во-вторых!.. Существо сидело не как все нормальные кошки, а в позе очень уставшего человека оперевшись спиной о корягу и вытянув задние лапы. Зато правую переднюю лапу существо протягивало навстречу идущим с электрички пассажирам.
Последнее поразило, пожалуй, больше всего. И задело самолюбие Демагога. А тут еще Минтай масла в огонь подлил.
Видал? засмеялся он. Не ты один, оказывается, умеешь лапу протягивать.
После этих слов Демагог почувствовал себя не просто уязвленным, но и оскорбленным, потому что он лапу не протягивал, а подавал большая разница!..
Между тем толпа пассажиров становилась все гуще. На базарчике развернулась бойкая торговля.
И тут до ушей Демагога донеслось жалобно-тягучее слезливое мявканье. Он и сам, бывало, издавал такие звуки, когда подолгу сидел дома один и начинал тосковать. Мявканье тем временем перешло в душераздирающий, почти собачий скулеж. Голова и протянутая лапа одноглазого мелко тряслись.