Александр Кругленя
Коромисло
/ Фрески августа
Ветром навеяло осень на лето.
Теплым порывом толкается в спину
С шорохом утренней свежей газеты
С детства знакомый мне пух тополиный.
Я обниму его нежным касанием
Теплого бриза и древностью здешней
С привкусом самых огромных желаний
Чуть задержаться над пьяной черешней.
После шагну. Мне остаться, уйти ли
От покрывал тишины в шум житейский
Или Икаровы выпрямив крылья,
Трогать расцветшие августа фрески?
Верно, останусь, побуду с тобою,
Больше обычного, но и не долго.
Время совместное в звуках прибоя
Я возвращаю часть странного долга.
/ «и тень бывает тоже равнодушной»
и тень бывает тоже равнодушной
немой и из-за этого послушной.
прольется после полудня на землю,
меня склонив вопросом: стану тем ли,
кем было предначертано мне выше
по плану, Бог который солнцем выжег
своим углем, моим же телом, в чей-то
судьбе, напоминающей мне флейту.
и тень бывает тоже равнодушной.
у здания нема, слепа, послушна,
не носится туда-сюда, всё резво,
не замечая высунутых лезвий,
готовых, если кто скомандует, обрезать
жизнь линии, скандируя: отрезок
вся ваша жизнь, одна из заморочек,
способная стать даже меньше точки.
и тень бывает мертвой, неспособной
за рамки выйти памятник надгробный
еще живого вроде бы творенья,
по сути же как в мавзолее Ленин:
и рядом вроде бы, не упросил сам
спокойно тело скрыть под мелкой тырсой,
а дальше продолжает равнодушно
жить в комнатушке многолюдно душной.
бывает тень еще другого свойства,
заядлая, с оттенками геройства,
попробуй ты ее словить, не в силах,
тень прячется, как будто рыба в иле,
тень прячется и пламенеет в искрах
геройства и сгорает быстро,
не насладиться тишиной и ночью,
они и так всех остальных короче
/ Тарелочный мир
Да и тень мне не тень, да и я ей не тело.
После смерти есть жизнь, как ни странно, у тени.
После смерти своей тенью стану несмелой
Своей тени, а смерть моя ей днём рождения.
Перевернутый мир, или потусторонний,
Не бывает сейчас. Он лишь ждет нашей смерти
У надгробия нашего, как на перроне,
И в руках своих жизнь он тарелкою вертит.
На одной стороне я и тело, в котором
Я сегодня хожу, охраняемый тенью.
А с другой стороны я без тела покорно
Счастлив каждому данному тени мгновенью.
/ Узник жизни
Я узник этой странной жизни,
И смерть мое освобожденье.
По кругу все: Бог правит тризну
По смерти в радости рожденья.
И сходятся в борьбе извечной,
Уничтожая всё, два лба:
Начальный путь и путь конечный,
Два Божьих жизнь и смерть раба.
/ «Хотя деревья созданы молчать»
Хотя деревья созданы молчать,
Они нередко лучший собеседник,
И впитывают мысли, как тетрадь,
От слов начальных и до слов последних.
И каждое из дерева поймет,
Гораздо лучше, чем сто тысяч близких,
Причину, почему ты пьешь вино,
И почему к нему добавил виски.
/ «Мир, замкнутый среди деревьев»
Мир, замкнутый среди деревьев,
В корнях запутавшийся нерв
Оставленной родной деревни
И в памяти засевший червь.
Мир, не насытившийся толком
Всей сотней миллиардов дней,
Несчастлив сам. И нужно ль столько
Ему тех дней? Что будет мне?
Мне, ставшим его микровзглядом,
Песчинкой в тающих часах.
Простое дело сверху надо
Вниз прыгнуть, оставляя страх.
/ Критика солнца
Мы солнце оцениваем сдалека
С любым подходящим прохожим,
Не видя его первозданных лекал
И ткань разрезающих ножниц.
Ругаем его среди холода зим,
Как будто оно виновато.
Когда припекает, на пляже лежим
Находкою для нумизмата.
И тело, как медь, отчеканено вновь,
Сверкает на старой основе.
В квартирах распахнуто настежь окно
Прохлады у нас малокровие.
Всю жизнь человеческую, все века