Однажды зимой, поздно вечером, мы с отцом пришли из бани и радовались, что в комнате так тепло. Мы пили чай и хвалили маму. Ведь она затопила печку! А мама улыбалась.
И мы тоже пили чай и улыбались.
Вдруг мама спросила:
А знаете ли вы, что я сожгла?
Я сразу что-то почувствовал и стал смотреть по сторонам и не мог догадаться, но почему-то вдруг испугался и не хотел, чтобы она говорила дальше.
Но мама сказала:
Я сожгла вашу дурацкую раму.
Я поперхнулся чаем, а потом заплакал.
Лучше бы ты не трогала эту раму сказал отец.
Алька
Я волосы отрастил, и они у меня назад зачёсывались. Меня стали дёргать за волосы. Попом Толоконным Лбом звать, Мочалкой.
Я наголо постригся. Ещё хуже стало. «Лысый! кричат. Кочан капусты!» По голове часто гладят.
Сижу я со своей лысой головой на задней парте. Приходит к нам в класс новенький. Такой чёрненький, и глаза чёрные. Его со мной посадить хотели. Как раз я один сидел. А он не хочет.
Это почему же, спрашивает Мария Николаевна, ты с ним сидеть не хочешь?
А он твёрдо так отвечает:
Я с ним сидеть не буду.
Это почему же? спрашивает Мария Николаевна.
Потому что он лысый.
Хотел я вскочить, дать ему за это.
Мария Николаевна говорит:
Что за чушь! Он, во-первых, не лысый, а постриженный, а во-вторых, если бы даже он и был лысый
Он твердит:
Я с ним сидеть не буду.
Почему же ты всё-таки с ним сидеть не хочешь? спрашивает Мария Николаевна.
А потому, отвечает, что я уже с лысым сидел, так меня с ним заодно дразнили, хотя я и не был лысый.
Какая дикость! удивилась Мария Николаевна.
В конце концов он всё же сел. Со мной не разговаривает. В мою сторону не смотрит. Я тоже на него не смотрю, но вижу, что он листок вынул и что-то рисует.
Вижу я рисует он конницу, скачущую в атаку. До чего здорово у него получалось ну как у настоящего художника! Как будто он сто лет учился. Никогда я не видел, чтобы кто-нибудь так коней рисовал. Я сразу подумал, что мне так никогда не нарисовать, сколько бы я ни старался, но в то же время, если я как следует постараюсь, я не хуже нарисую.
Я хотел показать ему, как надо рисовать. А потом сделал вид, что не вижу. Он ведь не знает, что я лучше всех в классе рисую. Скажет, я подражаю. Скажет, я обезьяна какая-нибудь или там попугай.
Ничего. Потом он узнает, кто с ним рядом сидит! Потом он узнает, какие я стенгазеты рисовал! Какого я Шота Руставели нарисовал. Какого я лётчика Покрышкина нарисовал, трижды Героя Советского Союза!
Пусть, пусть рисует!
А потом думаю: он, наверное, вовсю сейчас воображает. Сидит и воображает, будто никого на свете лучше нету. Выходит, он будет здесь воображать, а я? Просто так буду сидеть?
Я вырвал листок из тетради. И стал рисовать танки, идущие в атаку.
Он сначала не заметил, что я тоже рисую, или он не хотел замечать, а потом заметил и рисовать перестал.
На мой рисунок глядит.
Я это сразу почувствовал. И вовсю рисую, на него никакого внимания не обращаю. Только локтем свой рисунок закрываю, чтобы он не видел.
Вдруг он говорит:
А ну, покажи.
Чего, чего? говорю.
Покажи, говорит, что ты там такое начирикал.
Чего, чего? говорю.
Ас, ас! говорит.
Чего? говорю.
Осторожно! говорит. Ас, ас!
Что это, говорю, ещё за ас, ас?
Ра-ра! говорит. Ра-ра! Работай.
Вот нашёлся какой! Какие-то слова мне бормочет. Удивить, наверное, меня этими словами хочет. Что бы, думаю, ему такое ответить, чтобы он так со мной разговаривать перестал. В это время он мне говорит:
Вот если тебя спросит кто-нибудь: «Ты не кр?» ты что ответишь?
Чего, чего? говорю.
Нужно ответить: «Я не кр!» Понятно?
Тут я разозлился и говорю ему:
Крыса ты!
Я сам не знаю, почему его крысой обозвал. Просто ничего другого мне в голову не пришло.
Он поднимает руку и говорит Марии Николаевне:
Он меня крысой обозвал!
Мария Николаевна говорит:
Как тебе не стыдно, Стариков! К нам пришёл новенький, он, наверное, стесняется, а ты его крысой обозвал
Кто? говорю. Он стесняется?!
До чего меня зло взяло, вы не представляете!
Если ты мне сейчас не ответишь, с какой скоростью летят навстречу друг другу самолёты, ты покинешь класс