– А что если он отключится на полпути?
– Тут уже как повезет, – ответила она. – Тогда придется бежать со всех ног, отбиваясь лучами фонариков. Жаббервоги не выносят, когда на них светят в упор. Но если дать им хоть малейшую передышку, сразу вцепятся – и привет.
– Очень весело, – мрачно произнес я. – Батарейки зарядились?
Она проверила датчик и посмотрела на часы.
– Через пять минут.
– Нужно спешить, – сказал я. – Если я хоть что-нибудь понимаю, жаббервоги уже сообщили кракерам, что мы здесь. Значит, скоро эти ребята и сюда доберутся.
Она сняла дождевик, сапоги, нацепила мою куртку американских ВВС и натянула кроссовки.
– Ты бы тоже переоделся, – посоветовала она. – Теперь придется идти налегке. Иначе в жизни отсюда не выберемся.
Я стянул плащ, надел поверх свитера нейлоновую ветровку и задернул молнию до подбородка, переобулся в кеды и закинул на плечи рюкзак. Часы показывали полпервого ночи.
Она прошла в дальнюю комнату, открыла шкаф, побросала все плечики на пол и повернула стальную трубу, на которой они висели. Через несколько секунд послышался звук, похожий на жужжанье бормашины, и в задней стенке шкафа распахнулась квадратная дыра сантиметров семьдесят шириной. В дыре я увидел безнадежную мглу, из которой не возвращаются. Холодный, заплесневелый воздух наполнил комнату.
– Ну как, здорово придумано? – похвасталась она, обернувшись, но не отрывая рук от трубы.
– Да уж, – согласился я. Никому бы и в голову не взбрело искать здесь потайной ход. – Просто не дед, а какой-то архитектурный маньяк.
– И вовсе даже не маньяк, – возразила толстушка. – Маньяк – это человек, который все время глядит в одну сторону и бьет в одну точку, так? А дед не такой. Он в самых разных вещах понимает гораздо больше обычных людей. Второго такого больше на свете не найти. Все эти гении, раздутые в журналах и по телевизору, по сравнению с ним – ограниченные пустышки. Настоящий гений – человек, живущий в том мире, который он сам придумал и построил.
– Все это замечательно. Но как насчет окружающих? Когда люди поймут, что он гений, они сразу захотят проломить, как стену, эту его самодостаточность, и как-нибудь его использовать. Потому и творятся всякие гадости – вроде той, в которую мы влипли. Будь ты абсолютный гений или абсолютный дурак, тебе никогда не удастся жить обособленно в своем абсолютном мире. Как ты для этого под землю ни прячься и на какую стену ни залезай. Кто-нибудь обязательно заявится в твою жизнь и перевернет ее вверх дном. И твой дед – не исключение. Из-за него мне уже вспороли живот, а через денек-другой придет конец света.
– Как только мы найдем деда, он все проблемы решит! – Она потянулась рядом со мной всем телом. И легонько поцеловала меня в мочку уха. От ее поцелуя по телу разлилось тепло, а рана даже как будто перестала болеть. Вот уж не знал, что у моих мочек такая интересная особенность. Впрочем, меня уже слишком давно не целовали семнадцатилетние девушки. Последний раз – когда мне было двадцать.
– Если каждый будет верить, что все кончится хорошо, в мире нечего будет бояться, – сказала она.
– С возрастом верить становится все трудней, – ответил я. – Примерно как жевать стертыми зубами. Мои зубы не стали циничнее или малодушнее. Они просто стерлись.
– Страшно?
– Страшно, – ответил я. И, нагнувшись, еще раз заглянул в дыру. – Я клаустрофоб. И к тому же с детства боюсь темноты.
– Но обратно уже не вернуться. Остается только идти вперед, это ты понимаешь?
– Умом-то понимаю… – ответил я. Постепенно мне стало казаться, что тело становится каким-то чужим. Такое ощущение я испытывал в школе, когда играл в баскетбол.