Она могла бы найти домовладельца, подать на него в суд, купить моряку новый костюм от Рус Эткинс, рубашку, туфли и напоследок приобрести автобусный билет до Фресно. Эдипа настолько погрузилась в фантазии, что едва заметила, как старик – словно специально выбрав самый подходящий момент – со вздохом высвободил руку.
– Просто опустите письмо, – сказал он. – Марка уже есть.
Эдипа глянула на конверт и увидела знакомую восьмицентовую марку авиапочты, где реактивный самолет пролетал по карминному фону над куполом Капитолия. Однако на вершине купола стояла с простертыми руками крошечная фигурка в черном. Эдипа смутно представляла себе, что именно должно находиться на куполе Капитолия, но точно знала, что ничего подобного там быть не могло.
– Прошу вас, – сказал моряк, – идите. Тут вам делать нечего. – Эдипа заглянула в кошелек, увидела десятку и доллар и дала ему десятку. – Я их пропью, – предупредил моряк.
– И про друзей не забудь, – напомнил артритик, глядя на десятку.
– Сучка, – сказал моряк Эдипе. – Не могла подождать, пока он уйдет?
Эдипа следила, как он пытается поудобнее примоститься на матраце. Свалка памяти. Регистр А…
– Дай сигарету, Рамирес, – попросил моряк. – Я знаю, у тебя есть.
Умрет он сегодня или нет?
– Рамирес, – воскликнула Эдипа. Артритик повернул голову, скрипя ржавыми шейными позвонками. – Но ведь он умирает, – сказала Эдипа.
– А кто нет? – спросил Рамирес.
Эдипа вспомнила рассуждения Джона Нефастиса о Машине и разрушении массивов информации. Когда вспыхнет этот матрац и станет для старого моряка погребальным костром викингов, тогда уйдут все сложенные и спрессованные в нем бесцельно прожитые годы, безвременные смерти, душераздирающая жалость к себе, гибель надежд; уйдет память о всех людях, которые на нем спали, какова бы ни была их жизнь, – все это исчезнет навсегда, когда он сгорит. Эдипа с большим интересом разглядывала матрац. Словно открыла некий необратимый процесс. Она поразилась, поразмыслив над тем, как много будет потеряно; исчезнут даже бесчисленные галлюцинации старика, за которыми больше не сможет наблюдать мир. Держа его в объятиях, Эдипа поняла, что он страдал от DT. [82] За этой аббревиатурой – delirium tremens – скрывалась метафора трепетного проникновения разума в неведомое. Святой, чья вода могла возжигать лампады; ясновидец, чьи оговорки задним числом оказывались гласом Духа Господня; законченный параноик, для которого весь мир вертелся вокруг него самого и четко делился на сферу буйной радости и сферу постоянной угрозы; мечтатель, изучавший в своих видениях древние туннели истины с обветшавшими входами, – все они одинаковым образом соотносили свои действия со словом – или тем, что выполняло функцию слова, – которое прикрывало их и защищало. Действие метафоры, следовательно, является прорывом либо к правде, либо ко лжи, в зависимости от того, где вы в данный момент находитесь: внутри в безопасности или снаружи в смятении. Эдипа не знала, где находилась она. Трепещущая и непознанная, она со скрежетом скользила окольным путем вспять по колее прожитых лет, пока не вернулась в студенческие годы и не услышала высокий тенорок Рэя Глозинга, своего второго или третьего возлюбленного, который, охая и синкопированно прищелкивая языком, нелицеприятно высказывался о вводном курсе математики; «dt» – помоги Господи этой татуированной развалине – означало также дифференциал времени, тот неуловимо короткий миг, в который должно произойти изменение предыдущего состояния, – и его уже нельзя будет замаскировать под безобидное понятие среднего уровня; неподвижный в каждой отдельной точке полета снаряд обладает скоростью, подвижную в любой момент наблюдения клетку подстерегает смерть.