Здесь у меня русские танцы.
– У Арлетты был любовник?
– Конечно, но в силу каких то причин она этим не гордилась и никогда о нем не рассказывала. Могу утверждать одно: он старик.
– Почему вы так решили?
– Мы переодеваемся вместе, наверху. И несколько раз я видела у нее синяки. Она пыталась их скрыть под слоем крема, но я же не слепая
– Вы ей сказали об этом?
– Всего раз. Она ответила, что упала с лестницы. Но не могла же она падать каждую неделю. По синякам то я все и поняла: на такое способны только старики.
– Когда вы заметили это впервые?
– С полгода назад, почти сразу, как появилась здесь.
– И это повторялось?
– Особенно я не приглядывалась, но синяки видела часто. У вас все? Мне надо играть.
Она едва успела сесть за пианино, как свет погас и прожектор высветил площадку, куда вышла Бетти Брюс. За спиной Мегрэ раздавались голоса – мужчины пытались объясниться
по французски, а женщина учила их правильно произносить: «Вы хотите спать со мной?»
Они смеялись и повторяли по очереди:
– Ви хатите…
Подошел Фред – его белая манишка выделялась в темноте – и, не говоря ни слова, сел напротив комиссара. В облегающем трико, с вымученной улыбкой на лице, Бетти Брюс,
когда лучше, когда хуже, высоко поднимала над головой прямую ногу, на другой подпрыгивала, а затем падала на шпагат.
Когда жена принесла кофе и разбудила его, Мегрэ сразу понял, что не выспался и у него болит голова, потом, широко раскрыв глаза, стал себя спрашивать, отчего у г жи
Мегрэ такой игривый вид, словно она приготовила приятный сюрприз.
– Посмотри, – сказала она, когда комиссар еще нетвердыми пальцами взял чашку.
Она распахнула шторы, и он увидел снег.
– Доволен?
Конечно, он был доволен, но сухость во рту говорила о том, что вчера он явно перебрал. И виной тому Дезире: официант открыл бутылку шампанского, поставленную в принципе
для виду, а Мегрэ машинально налил себе вперемежку с коньяком.
– Не знаю, растает снег или нет, но, во всяком случае, это веселее, чем дождь.
По большому счету Мегрэ было безразлично. Ему нравилась любая погода, особенно экстремальные ситуации, о которых на следующий день трубят газеты: проливные дожди,
ураганы, лютый холод или адская жара. Он любил снег, напоминавший ему о детстве, но его удивляло, что жене снег кажется веселым здесь, в Париже, и уж тем более сегодня
утром: свинцовое небо нависло чуть ли не над головой, а ослепительная белизна снежинок на темных мокрых крышах подчеркивала мрачный, грязный цвет домов, сомнительную
чистоту штор на окнах.
Завтракая и одеваясь, ему не сразу удалось привести в порядок воспоминания о вчерашних событиях. Он мало спал В половине пятого, уходя из «Пикреттс» – кабаре уже
закрывали, – он решил повторить путь Арлетты и отправился выпить последний стаканчик в табачную лавочку на улице Дуэ.
Он с трудом обобщил все, что узнал. За столиком он часто оставался один и, попыхивая трубкой, смотрел на площадку или на посетителей в странном, уносившем из реальности
освещении.
В общем то, он мог уйти и раньше, но по лености тянул время. И потом, здесь было что то такое, что его удерживало: удовольствие наблюдать за окружающими, за действиями
хозяина, Розы, девиц.
Все вместе это составляло маленький мирок, который, если так можно выразиться, не знал жизни большого мира. И Дезире, и два музыканта, и другие ложились спать, когда в
домах еще только начинали звонить будильники, а половину дня проводили в постели. Вот и Арлетта просыпалась лишь под красные огни «Пикреттс», встречаясь в основном с
мужчинами далеко не трезвыми, которых Кузнечик подкарауливал у ночных заведений.