– Ваша жиличка никогда не получала писем на банковских бланках?
– Ни разу.
– А из дома часто выходила?
– Бывало, что по две недели не показывалась и в квартире – ни звука. Я даже думала, уж не умерла ли она. Валялась, наверно, на кровати в грязи. Потом наряжалась,
надевала шляпу, перчатки; посмотришь – дама да и только, если бы не вечно блуждающий взгляд.
– Она подолгу оставалась на улице?
– Когда как. Иногда несколько минут, иногда целый день. И возвращалась с кучей пакетов. А вино ей приносили ящиками. Всегда дешевое красное, которое она покупала в лавке
на улице Кондорсе.
– Вино приносили в квартиру?
– Нет, ящик ставили у дверей. Я всякий раз ругалась с рассыльным, потому что он не хотел подниматься по черной лестнице, – там, видите ли, темно и он боялся разбиться.
– Как вы узнали о ее смерти?
– Я даже не подозревала об этом.
– Но дверь то открыли вы.
– Никогда этого не делала и не сделала бы.
– Что вы хотите сказать?
– Сейчас мы с вами на пятом этаже, а на шестом – немощный старик. Я у него прибираю и приношу ему поесть. Он служил в управлении прямых налогов. Старик живет у нас много
лет, полгода назад он потерял жену. Вы, может, читали в газетах: в десять утра она шла на рынок на улицу Лепик и на площади Бланш ее сбил автобус.
– Когда вы убираете его квартиру?
– Около десяти. А потом, спускаясь вниз, подметаю лестницу.
– Сегодня утром тоже подметали?
– Конечно.
– Но первый раз поднимаетесь с почтой?
– Только не на шестой. Старик редко получает письма да и не особенно спешит их читать. Жильцы третьего этажа работают, уходят рано, в половине девятого, и забирают почту
сами.
– Даже если вас нет на месте?
– Даже отлучаясь, я не закрываю привратницкую на ключ. Покупки делаю на улице и время от времени посматриваю на дом. Я открою окно, не возражаете?
Все задыхались от жары. Они вернулись в первую комнату; только Жанвье, как и утром на улице Нотр Дам де Лоретт, остался осматривать ящики и шкафы.
– Значит, вы не поднимаетесь с почтой выше третьего этажа?
– Нет.
– Итак, около десяти, поднимаясь на шестой, вы проходили мимо этой двери.
– И заметила, что она приоткрыта. Меня это несколько удивило. Когда спускалась, как то не обратила внимания. Приготовив старику обед, снова поднялась наверх только в
половине пятого – я обычно кормлю его в это время. Спускаясь, я опять заметила, что дверь приоткрыта, и машинально, вполголоса, позвала:
– Госпожа графиня!
Ее так все зовут. Имя у нее какое то иностранное и очень трудное. Проще сказать «графиня». Никто не ответил.
– Свет в квартире горел?
– Да. Я здесь ни к чему не прикасалась. И эта лампа уже горела.
– А в комнате?
– Как и сейчас. Я ничего не трогала. Не знаю почему, но мне стало не по себе. Заглянув в приоткрытую дверь, я позвала снова. Потом скрепя сердце вошла. Я весьма
чувствительна к дурным запахам и, подойдя к комнате, все увидела.
Я бросилась вниз, позвонила в полицию. В доме, кроме старика, никого не было, и я, чтобы не оставаться одной, побежала к соседке привратнице, она моя подружка. Все
спрашивали, что случилось. Когда прибыл инспектор, у дверей уже собралось несколько человек.
– Благодарю. Как вас зовут?
– Госпожа Обен.
– Благодарю вас, госпожа Обен. Можете вернуться к себе. Там кто то пришел, наверно доктор.
Но это был не доктор Блок, а судебно медицинский эксперт, тот же, что утром на квартире Арлетты.
Пожав комиссару руку, он покровительственно кивнул Лоньону и, подойдя к порогу спальни, воскликнул:
– Опять!
Синева на горле не оставляла сомнений в способе убийства графини, а пятна на бедрах ясно показывали степень интоксикации.