***
между лампадой-наёмницей и железным треножником орнатрисы у Сен-Жон Перса: <> entre la lampe mercenaire et le trépied de fer de lépileuse <> Орнатриса (лат. Ornatrix) рабыня, занятая туалетом своей госпожи (см. Лат.-Рус Словарь И. Х. Дворецкого). Épileuse = букв. «та, которая удаляет волосы». Если обратиться к Реальному словарю классических древностей Ф. Любкера, то отдельной статьи, посвящённой античным парикмахерам (напр. cinerarius) или мастерам маникюра и эпиляции мы там не найдём. Нет такой статьи и у Брокгауза. Однако, в статье Сервы (Servi) в словаре Любкера всё же перечислены основные виды деятельности рабов знатного римлянина, в числе которых (в подклассе vulgaris) находим ornatrices, которые вполне органично сочетаются с «железным треножником» (предмет античного быта), чего нельзя сказать о «той, которая делает эпиляцию» (букв. перевод фр. épileuse).
О, пусть же явится он, Тот, кто под ферулою: <> Ah! Quil vienne, Celui [] qui nous tiendra sous sa férule <> Здесь ферула в своем основном значении, т.е. розга или палка (см. выше).
Взято из Текста, Наёмница: <> Textuelle, la Mercenaire <> Эта строка напоминает заметку на полях.
IV. Патрицианки также появились на террасах
Патрицианки также появились на террасах, тяжелые вязанки камыша чернеют в их руках:
«Прочитаны наши книги, растаяли грёзы наши, лишь это и было? В чём, наконец, наш жребий и где выход? Где то, чего нам не хватает, и тот порог, который мы ещё не преступили?
«Вы лжёте, знатность; происхождение, вы предаёте нас! О, смех, над нашими сгоревшими садами ты кречетом взмываешь золотым! И ветер вдаль загонными Лесами уносит мёртвое перо, овеянное славой.
«Однажды вечером и роза потеряла аромат, а в трещинах камней холодных угадывался почерк колеса недавно здесь проехавшей повозки, и в сумерках печаль уста свои открыла, дохнув на глыбы мрамора зияющего грота. (Последней пела Тьма, Та, что кропит решётки золотые кровью наших львят и милых сердцу птенчиков азийских уже на волю выпустить готова.)
«Но Море, которому для нас никто не дал имени, было там же. И столько зыблемых волн, одна за другой, словно те, кому предписан постельный режим, ложились на каменные площадки набережных под присмотром наших кедров! Возможно ли, возможно ли ведь в наших глазах, в глазах томящихся в ожидании женщин, застыло море со своим возрастом, с вечерней своей звездой, дрожащей на шелках зыблемых волн
«И со своим обетованием, данным всему, что ни есть интимного в наших телах возможно ли, о благоразумие! чтобы ни у кого не возникло сомнений относительно нашего столь длительного пребывания в сумраке тисовых аллей, озаряемых светом дворцовых факелов, или же там, где догорающие письма вызывают к жизни пляску теней на резных панелях из кедра или туи?
«Как-то вечером ветер принёс странный гул в наши готовые к празднику земли; в тот час, когда слава покидала завоеванные ею челà достоименитейших, только мы одни вышли оттуда, где, на озаряемых последними лучами террасах, было слышно, как прибывает море к нашим каменным рубежам. «Следуя к тому обширнейшему кварталу, где поселилось забвение, словно спускаясь к низинным участкам наших парков к огромным каменным лоханям, когда-то служившим поильнями для лошадей, к убранным в гранит берегам прудов (вотчина Шталмейстера!), мы искали ворота и выход.
«И вот, нежданно-негаданно, мы [вышли] оттуда, где, на озаряемом последними лучами участке суши, было слышно, как прибывает море к нашим морским рубежам»
***
«[Мы вышли] унося с собой сверкающие драгоценные камни и вечерние украшения, только мы одни, в легких праздничных нарядах, наполовину скрывавших нашу наготу, приблизились к выходящим на море белоснежным карнизам.
«Там, гроздь виноградную из наших грёз сорвать пытаясь, облокотились мы, плоть от плоти твои, земля, на тёмный мрамор моря, словно на древнюю плиту из чёрной лавы в оправе медной: на ней небес таинственные знаки [словно брошенные невидимой рукой игральные кости] располагаются по сторонам света.
«Готовясь вступить в величайший Орден, в котором [рок] священнодействует Слепой, мы прикрыли наши лица вуалью, сотканной из грёз праотцов. И, как если бы можно было вызвать в памяти образ местности, которую предстоит посетить,
«нам вспомнились родные места, хотя мы и не обязаны им своим рождением, нам вспомнилась тронная зала, в которой восседаем не мы,
«но с той поры, вступая в поток празднеств, мы словно бы увенчаны венком из смолистых шишек чёрных пиний.»
***
«О, заботливая Мать примéт и знаков, содрогнись! Да так, чтоб все смогли увидеть: белы ли первобрачные простыни наши!? Неумолимо грозное море под фатою невесты, о, море, чреватое всеми заботливыми матерями, отстирывающими простыни своих дочерей, сорванные с высоких кроватей, на которых и сами они стали женами или любовницами! Та вечная вражда, [словно надзиратель со своею ферулою] стоящая за нашими отношениями, любить нас не отучит. Как разбегаются ребяческие стада разнообразных монстров, едва завидев маску твою! Мы принадлежим к иной касте: к тем, которые говорят с камнем, поднятым с места действия драмы: мы способны созерцать [всё] то, что совершается жестокостью и силой, чрева принадлежащих нам дурнушек не орошая семенем своим.
«В тревоге и смущении нам по-душе видеть тебя сим Королевским Станом, по которому несутся на выгул покрытые золотом белые гончии несчастья. В пылу вожделения мы желаем видеть тебя полем чёрных маков, в которое молния вонзает свои вилы. И нас влечёт к тебе не знающая стыда страсть, и от творений твоих, грезя, зачнём.
«И вот ты перестало быть для нас настенным изображением [действующих лиц драмы], или шитьем, украшающим одеяния жрецов, но, от стайки рождённых тобою мальков до собравшейся на берегах твоих толпы рождённого тобою народа, [стало] величайшею розой альянса и величайшим иерархическим древом, подобным тому древу искупления, которое чернеет на скрещении [заросших] дорог былых нашествий:
«В люльке ветвей качается мёртвое дитя среди отливающих золотом фляг и обломков мечей или жезлов, среди почерневших глиняных эффигий, соломенных шевелюр, убранных в косички, и ветвящихся красных кораллов, там, где смешались жертвоприношения данников с трофейными доспехами цезарей
«Иные узрели лик твой полденный, который внезапно озарило наводящее ужас величие патриарха. И воин, идущий на смерть в грезимом тобою, облачается, набив рот черным виноградом, в доспехи твои. И блеск твоих волн в шёлке обнаженного меча и в ослеплении дня,
«И привкус твой в священном хлебе и в слиянном теле всех посвящаемых в тайны женщин. «Ты мне откроешь династий своих скрижали», восклицает герой, ищущий подтверждения своих притязаний на престол. И тот, [другой], недугом снедаемый, который входит в море: «Я возьму у тебя документы, удостоверяющие мою национальность.»
«Достойно хвалим и лик твой, Чужестранка, когда, с первым млеком разбуженной денницы, словно ледком подёрнутым зелёными перламутрами, на древних, нависших над волнами дорогах, по которым отправлялись в изгнание Короли, некий поворот истории ввергает нас, промеж двух скалистых Голов, в эту немую процедуру опознания ничем не связанных вод.
«(Разрыв! Наконец-то! Разрыв с тем, что говорят нам наши земные глаза и слово речённое, промеж двух скалистых Голов, касательно ретрибуции жемчугом и тех трагических отплытий, которые мы, облачённые в отливающую серебром парчу, вынуждены были совершить.. Корабли, высотой в полнеба из-за нагруженных на них бессмертных творений из мрамора, взметнувших свои крыла, и, за ними следом из чёрной бронзы; о! А ещё загружают всю золотую посуду, на которой оставил свои отметины пуансон наших предков, а также изрядное количество предметов, могущих быть обращенными в звонкую монету в созвездии тунца или возничего!)»
***
«Мы отступаем такие плоть от плоти твои, земля, такие привязанные к этим берегам, такие причастные [ко всему] И если нам, рождением обиженным, надлежит и дальше, до порта прибытия, вести за собой эту привязанную к нам обиду, пускай подхватит нас толпа и вынесет мощным потоком туда, где начинаются новые, ещё непокоренные дороги.
«Этим вечером причастимся мы соли аттической [разыгрываемой нами] драмы, навестим море, меняющее диалект в каждом граде Империи и то [другое] море, стражу свою несущее у других врат, то самое, которое и в нас несет свою стражу и держит нас в изумлении!
«Почесть и Море! Раскол Великих! Лучащееся мученье [прикованного] на траверзе Века Твой коготь ещё там, в нашем боку? Мы разгадали тебя, шифр богов! Мы пройдём по твоим, венценосный, следам! Тройные ряды штурмующих берега расцветающих пенных полчищ и эта дымка посвящения на водах,
«Подобно тому как, к высоким насыпным дорогам, словно нанесенным широкими белыми штрихами по склону скалистых полуостровов, к тем земляным площадкам, по которым прохаживались Короли, [обозревая с высоты родные гавани и готовые к отплытию корабли] подступают тройные ряды расцветших алоэ, как некие магические знаки, и взрываются вековые цветоножки в празднуемых со всею торжественностью предвечериях!..»