Ну хорошо, подумал я. Вода водой, но всякие прогнозы в смысле их надежности оставляют в нашем случае желать много и много лучшего. Демография растений, если смотреть трезво, упростив все до размеров вилки, лежит в прямой зависимости от своей способности передавать полезную информацию от поколения к поколению и от популяции к популяции. То есть от некоего своего жуткого подобия генетического аппарата. А это, будем говорить прямо, до настоящего момента остается для нас загадкой даже за пределами еще предварительной стадии недоразумения. Мы до сих пор даже приблизительно не можем сказать, как они это делают. Ведь что получается, ни одной картографической картинкой растительного мира, хоть в чем-то опирающейся на данные метаботаники суши, нельзя пользоваться далее как неделю. Космическая съемка местности совсем ничего не говорила о том, что это нормальный враждебный лес, симбиотическая популяция или что-то совсем другое и что через несколько дней, месяц, сезон, год или десять на том же месте уже не найти будет почти ничего, а фактура рельефа со своей камуфляжной расцветкой не окажется далекой от первоначальной.
О чем вообще говорить, когда даже стоя посреди густого, темного и тихого леса далеко не всегда можно с твердостью поручиться, что это действительно лес густой, темный и тихий, а не, скажем, какой-нибудь мегапопулянт-плазмодий, сосредоточенно мигрирующий десятилетиями куда-то по чужим головам по своим делам. Уже на следующее утро может обнаружиться, что те же самые карьеры-овраги выглядят едва узнаваемыми, а сам псевдорастительный покров-сообщество неслышно отцвел между делом куда-либо за ночь в неизвестном направлении. Такая манера отдельных чудовищных по живым объемам метарастительных популяций вдруг сниматься и начинать бродить с места на место одно время сильно отравляла жизнь фитоценологам. С большим многолетним трудом воссозданная классификация шла на сырье, поскольку часто было просто неясно, кого во что следует классифицировать.
То, что никакая более или менее разумно выглядевшая синтаксономия не существовала тогда дольше времени поступления новых сведений на базу данных, еще как-то можно было пережить, это было ладно. Но дело ведь этим обычно не ограничивалось. Так как сразу вслед за свалившим во всем составе верхним растительным покровом менялась не только средняя влажность грунта, содержание солей, организация прочих растений с корневой системой и потребление света, но и могли в два счета наступить более чем серьезные климатические изменения, а это уже, как ни скажите, никогда не кончается ни для кого ничем хорошим. В таких местах сквозило так, что мерзли даже эразмы. Какие-то осторожные попытки загадывать на время вперед делались позже потом, когда кто-то додумался, что растения что-то уж слишком быстро узнают друг друга, кто-то под такое дело с грехом пополам сумел подвести биохимическое обоснование, еще кто-то попытался набросать классификацию предпочтительности одной популяции другой, был даже в первом приближении обоснован естественный отбор в системе доминирующих видов, влияющих на формирование среды в первую очередь, но это и все. Дальше этого дело не шло. Возникает естественный вопрос. Если мы не в состоянии достаточно уверенно делать прогноз развития даже отдельной части, то как же можно кому-то поручить делать далеко идущие выводы и судить будущее биологического мира в целом? И вообще, как понравилось спрашивать моему соседу, какое право вы имеете быть печальным, не зная целей, куда мы идем?
Полоща рот, я приоткрыл один глаз, уклоняясь от бежавшей по лицу воды. В душевой стало заметно свежее и прохладнее. Неопределенные, двусмысленные очертания, что начинались и тянулись у меня за полупрозрачной забрызганной ширмой черного стекла, были как сюжет пережитого ночного сна: ты знаешь, что что-то не так, но тебе неинтересно, чем все закончится. Они медленно и опасливо тянулись через всю прихожую, осваивая ее частями, предусмотрительно, со многими предосторожностями, коих всегда разумно придерживаться на всякой чужой территории. Так надвигаются маленькие неприятности, когда большие заняты делом. Тени напоминали о ярком солнечном утре, что стояло у меня за порогом, и о невезении, что преследовало меня, как неудачное расположение звезд. Очертания были чем-то давно забытым и преждевременным. Они были посторонними. Я перестал полоскать рот. Впечатление было такое, словно в коттедже у меня находился кто-то лишний, который и сам хорошо понимал, что он лишний. Я подозрительно выглянул в щелочку за стекло, с некоторым удивлением обнаружив прямо по курсу дальше пару превосходных особей полосатого крабчатого ямеса в полный рост, прославленных своей осторожностью и наглостью, размером с хорошего гуся каждая. Напарники с не меньшей недоверчивостью нюхали воздух и косили глазами по углам, высматривая возможные осложнения, готовые при первых же признаках надвигающейся угрозы вернуться на исходные рубежи. Посередине у меня стоял одинокий столик, заваленный пленками, матричными иголками и намывными слежавшимися пластами фонокопий старых материалов лабораторного анализа, вторую неделю уже валявшихся как на столике, так и рядом, они обследовали его, словно хорошо знали, что искали. Они одинаковыми движениями теснились, вперевалку заглядывали под все лежалки и нижние стеллажи, расходясь куда-то поближе к открытому пространству комнаты со снятыми окнами. Все явным и недвусмысленным образом говорило за то, что защита периферии, перетрудившись за ночь, решила предаться отдыху. Вот ведь паразиты, за все время моего пребывания тут ямесов вживую мне удавалось видеть только два раза, и оба раза у себя в ванной.