Радиво! Вот хто! Германец на нас напал. Не сёдня, завтра всех мужиков под гребёнку сгребут и на войну отправют. Вот!
Глухая тишина. Слышны лишь лёгкий ветер в сосне у дороги и кукушка в лесу отсчитывающая кому-то года жизни.
Первый от потрясения оправился Филимон Берзин.
Кузьма Кузьмич, а ты чаем чего-либо не перепутал?
А чего мне пере перепа перепапутывать-то? Чай, ещё не ополоумел! Своими у́хами слышал, как по радиве говорили о войне. Германец, он басурман этакий, Антантой на нас опять пошёл, эт значит, всё по там, как его там сдвинув треух, дед почесал затылок, пытаясь вспомнить, с какой стороны света напал враг. Вспомнил! Прям, взад на нас с запада! Вот!
Это в какой же такой в зад, в жопу что ли, немец нас поцеловал?! выплеснул со смешком Парфён Павлович Пимокатов, председатель лесозаготовительной артели колхоза «Таёжные зори», центральная усадьба которого находилась на удалении двадцати километров от села.
Площадь зашлась смехом.
Вы чего это? громко прокричал Филимон. Народ, охолонитесь! Война! А вам бы всё смешки!
И вновь на площади тишина. Поняли люди, что не до смеха со дня сегодняшнего, пора платки для слёз из сундуков доставать. Война пришла в их дома.
Со всех сторон площади к деду Кузьмичу полетели вопросы. Отвечая на них, он гордо держал голову, насколько позволяла ему его слабо гнувшаяся хрустящая в позвонках шея.
Ерапланы таковали нас в за с запада, вот. Сам слышал, народ сказывал, что с огнём они ерапланы, всё едино как драконы, и в лапах у них бочки с карасином. Бочки те бросают на землю и всё синим пламенем горит. А ещё строчат, прям, зараз кучами пуль, не одной пулькой, а сразу по сто штук с дула. И ружьев таких мильён у басурманов германских. Ещё, сказывали, всякие там у германца машины с бронёй, как у лыцарей, только большие они и на гусеницах, как тракторы наши и называются они танки.
Ты, дед, пошто народ-то пужаешь? строго проговорил Пимокатов.
А ты на меня не кричи! Ишь ты, какой начальник тут выискался! Хто тут тебя такого выбирал? Я, к примеру, за тебя руку не поднимал. Вот и помалкивай, мал ещё старших учить и перебивать. Слухай, когда тебе умные люди правду истинную талдычат!
Ты, что ли тут умный-то выискался? Сморчок старый!
Не сметь оскорблять! Ты ишо под стол пешком ходил, когда я с германцем воевал. Во, смотри! распахнув на груди брезентовую накидку, дед показал всему народу Георгиевский крест.
По площади пролетел шелест слов.
А что? Может быть взаправду война?
Радива-то у нас нет!
Верьте больше ему, с усмешкой, брешет, как сивый мерин, что с него возьмёшь?
Герой выискался! со злобой.
Вы того Помалкивали бы. Сами небось и пороху не нюхали, а туда же, упрекать героя, охальники Постоянно глотку дерёте, всё-то вам не то и не это! строго проговорил Пимокатов. Это я тебе, Спиридониха, и тебе, Макарыч, говорю. А перед тобой, Пантелеймон Кузьмич, винюсь. Извини, не по злобе, по недомыслию, будь я неладен. Только ежели взаправду война, власти приедут и всё растолкуют, а покуда расходитесь, люди, по домам. Завтра, ежели что, сам в район поеду, проговорил и первый направился с площади в сторону своего двора.
Но ехать не пришлось.
Районные уполномоченные
С первым ещё серым ночным покрывалом, упавшим на таёжную деревеньку, в окно дома Пимокатова кто-то громко постучал и по голосу: «Открывай, Парфён Павлович!» председатель артели узнал служащего районного военкомата Александра Мефодьевича Карпухина.
Видно и взаправду беда пришла в наш дом, подумал Парфён Павлович, снимая с двери брус, запирающий дом от непрошеных гостей. За так просто по ночам высокие начальники не разъезжают.
Лет двадцать назад зима пришла на Алтай в сентябре, и октябрь вдарил крепкими морозами за тридцать градусов при малоснежье. Снег лёг на землю только в середине декабря, а до того земля в тайге сияла серыми проплешинами, отвердевшими к началу зимы до крепости гранита. Птицы на лету замерзали, медведи не успели нагулять жир и не ушли в спячку, худо зверю пришлось в тайге, не сладко и людям в деревнях и городах алтайских. В деревни повадились медведи, заходили в подворья селян, в сараях крушили всё подряд, проникали даже в сени, запоры-то никто не ставил, с тех пор все стали закрывать свои дома на крепкие засовы.