Шелестит осока, камыш. Трепещут на ветру слабые водянистые деревца.
Иногда вдали, а с крыши видно далеко, кто-то появится. Радуешься, что к тебе. Досадно становится, если свернет человек в сторону. Но когда к тебе снова творится непонятное: радовался, хотел, чтобы пришли, а отворачиваешься, смотришь осока шумит, ветер; и не знаешь, что сказать гостю. Сушит ветер ваши глаза, и сидите вы, покуривая с гостем, на крыльце
«Тень черепахи»
Вес прахаСидя на камне, он слушал прилежно,
Как дрозд, точно капля туманом,
наливается пеньем,
Ясень шумит и пряди тугие рассекает
воздушное беличье тело.
Он слушал, как северный ветер,
Повелитель его головы седой
и запутанной,
Сулит прохладу камням и тем,
кто ступает по ним, потеряв счет шагам.
Сидя на обломке скалы,
уходящем корнями в горючие бездны песка,
Он наблюдал сотворение вечера,
Возвращение ветра и то, как клевер
соком исходит,
И как забор накренился
Прогнили столбы, и сети глухие хмель
развесил по стенам.
Он бормотал, а вдали, на краю Ойкумены,
Сосед размеренно пил за бархатным
черным столом,
Закат выстригая глазами.
Он бормотал, а за углом на дороге
Продавец керосина играл на слезной трубе.
Он бормотал и слушал свое бормотанье,
словно пенье дрозда, уносимое ветром,
А потом вошел в дом и твердой рукой
записал в серой тощей тетради:
«Господи, любовь так одинока!
Взгляни же на тех, кто вернулся назад».
Далее следовали наблюдения о погоде,
Но ниже я вновь его руку узнал:
«Ближе к вечеру, почти касаясь меня,
Смерть пробрела от колодца к воротам,
И клонилась ее голова под бременем
неизвестных цветов.
Я видел еще, как человек моих лет
рыдал, простирая к ней руки,
Я видел, как отделился огонь от воды,
Я ничего не видел.
Я сидел, боже мой! на обломке скалы
И слушал, как заплетает волосы ветер».
* * *Я замер:
Среди отрогов зеленых горькая вишня
пляшет над расщепленным стволом
одуванчика
Покуда ветер занимает меня
И она, пригибающая осторожно к земле
ветку ореха
(еще не стала мясистая кожура скорлупой).
Скатываются искры с пыльных запястий,
И глиняный дом влажно сияет в тенетах
ветвей,
Едва ли сырых белых стен коснется
наш взгляд,
Голубь перелетает с ореха на липу.
И тишина, сродни желтоволосой звезде,
вершит круг за кругом,
Освобождая разум от кожуры повторений,
А потом он предстанет как жест, открывающий
извечность этого вечера,
горькой, незрелой вишни в горячем потоке
дыхания.
Остается спросить
Кто вонзил в мою грудь
Вскрик глухой изумления
ей, себе самому, горьковатому свету
и облакам, темнеющим час от часу.
* * *Протянув ноги, спиной прислонясь
к стене, уходящей в парящие ветви ореха,
Я доживаю ночи остаток в толчее
поющих деревянных фигурок
кто-то нежно и больно плетет
предутренний сон у висков.
Тонкая вязь ветвей, солнца и пыли
бьется в холодных словах
изумленных лучей,
Запах олифы, разбуженной извести, света
С черепахою схож. Коричневый лист
недвижим в реках зеркального ветра,
Смола в черный янтарь обратилась.
И кажется мне,
что задержать ненадолго дыханье