БЕЛЫЕ ВОДЫ
Сказка для неравнодушных
Владимир Басыня
Светлое завтра не наступит само.
Ему надо помочь!
© Владимир Басыня, 2021
Глава 1
Искусство призвано поднимать человека до понимания истинной красоты и гармонии, художник Чернавский цепко схватил писателя Верховцева за лацкан пиджака.
Нет, Паша, истинная красота и настоящая гармония сохранились только в природе, а не в человеке и его творениях, Александр Верховцев отцепился от настойчивого приятеля, но тот схватил его уже за пуговицу.
Позвольте, Александр, с вами не согласиться. Дети, воспитанные животными, дичают. Эти маугли не способны насладиться прекрасной картиной или гениальным стихотворением.
Зачем им наслаждаться копией реальности, если перед ними оригинал сама жизнь, сама природа?
Господа, думаю, вы не правы, неожиданно вклинился в разговор поэт Заневский, Зрителя задевает не красота и не гармония. Людям интересны душевные страдания и переживания поэта, художника, артиста. Поэтому творец рождён страдать, только тогда он может заслужить признание.
А мне кажется, что искусство есть прикосновение к высшему миру, где царит Творящее Начало. Познание неизведанного и есть настоящее искусство, отозвался Верховцев.
В прокуренной московской квартире Чернавского за звоном бокалов шёл бесконечный спор о назначении искусства. Представители творческой интеллигенции собирались здесь каждую субботу в вскладчину устраивали интеллектуальные посиделки. На кухне грустным вернисажем стояли пустые бутылки, холодильник уже изрядно опустел, но речи гостей продолжали удивлять глубиной мысли.
Художник должен быть бедным. Только бедность не позволяет ему превратиться в приспособленца, пишущего на потребу публике.
А как же Никас Сафронов? Он, что, зарыл свой талант, чтобы нравиться публике?
Да у меня любая картина гениальней всей его мазни, художник Кашин хлопнул ладонью по столу, Но мало кто может оценить мой талант, я не имею в виду вас. Да, меня никто не покупает, но я не хочу опускаться до обывателя. Пусть лучше он отрывает свою задницу от дивана. Никаса через сорок лет забудут, а мои полотна будут в лучших музеях мира!
И какой прок тебе от этого? фотохудожник Чеславин изящно выпустил изо рта кольцо сигаретного дыма, Только останется строчка в биографической справке: умер в полной нищете, не продав ни одной картины.
А что, лучше наступить на горло своему таланту ради этих глупых шуршащих бумажек? Не хочу, чтобы искусство вырождалось и становилось жвачкой для слабоумных! Кашин вскочил со стула.
Хватит о грустном. Давайте лучше потанцуем, лирическая поэтесса Жанна Желанная включила музыку, повела крутыми бёдрами и подошла к Верховцеву: «Приглашаю тебя, Алекс».
Гости разбились на пары и закачались на волнах танца, Жанна прижалась горячим телом к Верховцеву, закрыла глаза и шепнула ему на ухо: «Растаем трепетно в ночи» Они вышли в прихожую, оделись и не прощаясь покинули гостеприимную квартиру.
Они приближались с трёх сторон. Мерзкие тупые рожи с явными признаками вырождения. Верховцев прижался к стене и опустил руку в карман куртки. Только расчёска и горсть мелочи. Резко выдернув руку, он швырнул монеты в приближающихся отморозков и рванулся в сторону самого щуплого, ударил резко в челюсть и сразу коленом в живот. Потом почувствовал удар сзади по голове, теряя сознание упал на тротуар и проснулся. Сердце лихорадочно рвалось из грудной клетки, стук его болезненно отдавался в чугунной голове. Он повернулся на левый бок. Рядом спиной к нему спала женщина. Верховцев легонько толкнул её рукой. Та шевельнулась и попыталась его обнять. «Жанна!» вспомнил Александр. Смутно всплыли сцены вчерашнего вечера: такси, ресторан, снова такси, ночной клуб, опять такси, ещё выпивка и постельное безумие.
О, Алекс, ты мой бог. Ты лучше всех иных, томно продекламировала Жанна, положив руку ему на грудь.
А кто, иные все? в тон ей ответил Верховцев и убрал руку.
Пусть тайну эту скроет мрак. Я одеваюсь, отвернись.
Верховцев послушно закрыл глаза и стал ждать окончания этого спектакля.
Пока, мой царь или герой. Звони, когда проснётся страсть, хлопнула входная дверь. Верховцев встал и огляделся: брюки, рубашка и пиджак валялись на полу, как и раскрытый бумажник. Александр вздохнул и поплёлся в ванную, принял контрастный душ, выпил две чашечки кофе и сел за письменный стол. В свои сорок пять Верховцев достиг многого: окончил литературный институт, работал в «Новой газете», написал шесть книг, причём за роман «Последний Рим» получил престижную Пулитцеровскую премию. На родине книгу, правда, назвали очернительской, но за границей её перевели на пять языков. А иллюстрации художника Чернавского, выполненные в манере сюрреализма, добавили книге ещё большую остроту. Поэтому Верховцев почивал на лаврах. И как следствие этого появились рыбы-прилипалы, как их называл Чернавский. Дружеские встречи перешли в пьянки, поклонницы менялись чаще, чем постельные принадлежности, а седьмая книга зависла в подвешенном состоянии. Верховцев написал пару строчек, подумал, потом, вздохнув, решительно их зачеркнул и поник головой: работа не клеилась. «Надо поправить голову», наконец решил он и засобирался в гастроном.