Наконец-то, прошептал он себе под нос, вскакивая с места, и одергивая пиджак дресс-код в конторе поддерживался неукоснительно.
Олег Сергеевич, прошелестел в трубке голосок Ниночки; как показалось Олегу, напряженный и чуть испуганный, зайдите к Николаю Григорьевичу. Прямо сейчас.
Иду, ответил Олег, уже опустив трубку.
Ответил скорее себе, а не Ниночке. И пошел, еще раз одернув полы пиджака, в смятении. Поскольку не мог определить, чего в нем сейчас больше того самого облегчения, или предчувствия больших неприятностей. Эти, образно говоря, чаши весов резко опустились в сторону, отвечавшую за неприятности, когда он открыл дверь в приемную. Страх в голосе секретарши объяснился. Громов и сам бы испугался; будь его воля повернулся бы и бежал прочь от двух громил, что расположились сейчас по обе стороны широкой двухстворчатой двери, ведущей в кабинет Шефа. Сами такие же широкие и накачанные. А еще глядевшие на него, словно в прицел крупнокалиберного пулемета. Через пару мгновений, очевидно разглядев его стати, и определив их как совсем никчемные, эти бойцы градус напряженности во взглядах понизили до неприличной для Громова величины. Теперь они и фигурами, и чуть заметно проявившимися ухмылками на лицах словно утверждали:
Ты там смотри веди себя прилично. А не то
Там понятно, в кабинете Шефа. Где у дверей с внутренней стороны встречали еще двое. Не такие внушительные фигурами, но определенно еще опасней. Почему Олег так решил? Да потому что осознал вдруг, что серая пелена внутри головы вдруг исчезла, и он опять способен определять опасность, исходящую от
Да от всех тут, решил он, почему-то теперь совершенно спокойно, и от этой пары, каждый из которых способен убить такого как я одним пальцем, не моргнув глазом; и от Шефа, почему-то пылающего гневом именно по отношению ко мне; и вот от этого, самого страшного здесь
Последний, от кого Громов сбежал бы, не задумываясь, даже в ад если бы тот действительно существовал внешне выглядел вполне мирно. Не крупный даже рядом с Портным, стоящим рядом с креслом; средних лет, круглолицый, с редкими прядями волос, зачесанными на правую сторону, он сидел в кресле хозяина, и с любопытством разглядывал Олега, застывшего в двух шагах от дверей. Он вдруг доброжелательно улыбнулся и махнул рукой, сказав негромко и совсем не внушительно:
Проходи, садись, молодой человек.
Громов замялся стулья все стояли у стены, справа, а показывал незнакомец, что вел себя здесь полноправным хозяином, прямо перед собой. Показывал, как оказалось, не ему, а одному из парочки позади себя. Как понял непонятным образом Олег, тому, что стоял сейчас по левую сторону от парня. Тот, очевидно, расшифровал жест хозяина как надо. Несильно, но как-то убедительно подтолкнул Громова в спину, а сам успел пока Олег переступал ставшими непослушными ногами переместиться к стене, подхватить крайний стул и скользнуть дальше. Как раз к тому времени, когда Олег почти уперся животом в несокрушимый камень столешницы. В ноги парня несильно ткнулся стул, и он ощутил себя уже сидящем на нем, и опустившим локти на холодный камень изумрудного цвета.
Нет, не холодный, поправил он себя, на несколько мгновений отрешившись от напряженной атмосферы, заполнявшей кабинет, скорее даже теплый. И не такой уж твердый. Кажется упрусь сейчас посильнее локтями, и продавлю в нем две ямки.
Кхм, вернул его в реальность голос незнакомца, явно уловившего перемены во внутреннем состоянии парня, давай сначала решим наши общие проблемы, молодой человек.
Наши? попытался несмело выразить несогласие Олег.
Наши-наши, Олег Сергеевич, улыбнулся собеседник, оглянувшись на Николая Григорьевича, вот он не даст соврать.
Портной на этот утверждение зримо побледнел, и торопливо закивал.
Сдал, почему-то решил Олег, сдал с потрохами. И что теперь будет? Скорее всего, придется ишачить на этого вот дяденьку. И именно пахать, а не балду гонять, как здесь, в «Агрокоме». Или такого концерна уже нет?
Незнакомец, не пожелавший пока представиться, словно прочел его мысли.
Да, Олег Сергеевич, теперь кивнул он, две сотни лямов американских рубликов надо вернуть. С процентами
От этого «с процентами» стало нехорошо. Это означало до конца жизни. Олег предполагал, что и Шеф вряд ли отпустил бы его на вольные хлеба по хорошему, но этот вот «Этот» кивнул и новой мысли Громова: