Ни в одной из гостевых комнат не обнаружилось ни одежды девочки‑подростка, ни книг, ни каких‑либо личных вещей. Брунетти, привыкшему на каждом шагу спотыкаться о непосредственные свидетельства присутствия собственной дочки, это показалось странным. Синьора, конечно, объяснила, что девочка ходит в школу в Мюнхене. Но увезти с собой туда все‑все свое барахлишко – это надо быть удивительным ребенком!
Далее следовало описание комнаты экономки‑бельгийки, на взгляд обоих офицеров чересчур скромно обставленной, и самой экономки, по их же словам, подавленной, но готовой к сотрудничеству. Последним в описании шел кабинет маэстро, где и были изъяты «документы». Некоторые из таковых впоследствии вернули назад, предварительно показав переводчице с немецкого, которая засвидетельствовала (на листке, приобщенном к отчету), что «основной их массив относится к контрактам и профессиональной деятельности покойного». Ежедневник был тщательно просмотрен и признан несущественным.
По прочтении опуса Брунетти решил сам отправиться на поиски обоих авторов, – все лучше, чем сидеть и злиться, дожидаясь, пока те явятся в кабинет по его приглашению. Время шло к девяти, так что искать обоих имело смысл не на работе, но в баре, что за мостом Понте‑деи‑Гречи: если исходить из того, что данный час относится к первой половине дня, то это был единственно возможный и логически неизбежный вывод.
Хоть Брунетти и страшился всякий раз, что к расследуемому им делу прикомандируют эту парочку, он обожал обоих. Альвизе – плотного смуглого коротышку лет сорока пяти – можно было бы назвать карикатурным сицилийцем, не будь он родом из Тарвизио, что на самой границе с Австрией. На работу его взяли в качестве эксперта по современной итальянской эстраде; как‑то, лет пятнадцать назад, ему собственноручно подписала программку Мина – легендарная королева итальянской поп‑музыки. За долгие годы событие это до того расширилось и расплылось (как и сама Мина) от бессчетных пересказов, что Альвизе уже намекал, маслено поблескивая глазками, что между ним и Миной было далеко не только это. Причем на его рассказы никак не влиял тот факт, что певица была на голову выше самого Альвизе и раза в два шире.
Риверре, его напарник, был рыжеволосый палермитапо, которого интересовали в мире две вещи: футбол и женщины, – причем именно в такой последовательности. Лучшим мигом своей жизни он считал беспорядки на футбольном стадионе в Брюсселе. Свой рассказ о том, что он делал там до прибытия бельгийской полиции, он дополнял сагами о покоренных дамах, обычно иностранках, которые якобы падали направо и налево, как колосья, под серпом его неодолимого обаяния.
Брунетти нашел обоих именно там, где предполагал – у стойки бара. Риверре читал спортивную газету, а Альвизе болтал с Арианной, содержательницей заведения. Ни один из них не заметил Брунетти, пока тот не подошел к самой стойке и не попросил чашечку кофе. Тогда Альвизе приветливо улыбнулся, а Риверре даже оторвался от газеты, чтобы поздороваться с начальником.
– Еще два кофе, Арианна, – сказал Альвизе, – все три за мой счет.
Брунетти разгадал незатейливую хитрость, имеющую конечной целью обратить его в должника. К тому времени, когда подали все три кофе, газета в руках Риверре непостижимо трансформировалась в синюю папку, которая теперь лежала прямо на стойке.
Брунетти положил себе две ложки сахара и помешал.
– Это вы двое ходили домой к маэстро?
– Да, синьор, – бодро отчеканил Альвизе.
– А какой дом! – протянул Риверре.
– Я только что прочел ваш отчет.
– Арианна, принеси‑ка нам еще бриошей.
– Причем прочел с большим интересом.
– Спасибо, синьор.
– В особенности ваши замечания по поводу его гардероба.