И сидела тут до самого конца спектакля, – преспокойно отвечала та.
Брунетти огляделся – чем можно было заниматься столько времени в этой почти пустой комнате. Перехватив его взгляд, она вытащила тоненький томик из кармана юбки. На обложке красовались китайские иероглифы вроде тех, что он уже видел на дверной табличке.
– Я читала, – объяснила синьорина, протягивая ему книжечку, и одарила дружеской улыбкой, выразившей полную готовность поговорить и о книжке, если ему захочется.
– А с маэстро Веллауэром вы сегодня не разговаривали?
– Синьора Петрелли уже сказала вам – мы с ним поговорили, когда пришли, но после того раза я его больше не видела. – Брунетти так и подмывало напомнить, что синьора Петрелли, между прочим, ни словом не обмолвилась насчет того, что они пришли вместе, но он подавил это искушение. – Из‑за кулис, где я стояла, мне его не было видно, а во время обоих антрактов я была здесь, в гримерке.
– Вместе с синьорой Петрелли?
На сей раз американка выразительно взглянула на свою приятельницу, прежде чем ответить.
– Да, вместе с синьорой Петрелли, как она и сказала.
Брунетти закрыл записную книжку, где накарябал лишь американскую фамилию, словно попытавшись самой графикой передать всю хищную жуть этого варварского сочетания согласных.
– На случай, если появятся еще вопросы, где мне вас найти, синьора Петрелли?
– Каннареджо, шестьдесят один – тридцать четыре. – К его удивлению, она назвала не отель, а обычный жилой район.
– Там у вас квартира, синьора?
– Не у нее – у меня, – перебила американка. – Вы там и меня тоже найдете.
Снова открыв свою книжечку, комиссар записал адрес и тут же, заодно уж, спросил:
– А телефон?
Ему сообщили и телефон, заметив попутно, что в справочнике его нет и что дом находится неподалеку от базилики Санти‑Джованни‑э‑Паоло.
Он снова принял официальный тон, чуть поклонился:
– Очень благодарен вам обеим, синьоры, и понимаю всю сложность вашего положения.
Если его реплика и показалась дамам странной, ни та, ни другая виду не подали. Любезно попрощавшись, он вышел из гримерки и в сопровождении двух полицейских, присоединившихся к нему за дверью, спустился по узкой лестнице за кулисы.
Третий полицейский уже ждал их внизу.
– Ну как? – сразу же спросил его Брунетти.
Тот довольно заулыбался.
– Оба, и Санторе, режиссер, и сама Петрелли разговаривали с ним у него в гримерной. Санторе зашел перед началом спектакля, а она – после первого акта.
– Кто вам сказал?
– Один из рабочих сцены. Он сказал, Санторе вышел из гримерки сердитый – но это только его личное впечатление: кричать он не кричал и вообще ничего такого.
– А синьора Петрелли?
– Он вообще‑то не был уверен на все сто, что это La Petrelli– но она была в чем‑то голубом.
– У нее в первом действии голубое платье, – перебил Мьотти.
Брунетти посмотрел на него озадаченно.
– На той неделе я слушал репетицию, синьор. – Надо же – Мьотти потупился, прежде чем заговорить! – В первом действии у нее точно голубое платье.
– Выражаю вам благодарность, Мьотти, – ровным голосом произнес комиссар.
– У меня девушка, синьор, так ее двоюродный брат поет в хоре, и он достал нам билеты.
Брунетти с улыбкой кивнул, подумав, что лучше бы парню не делать таких признаний. Полицейский, которого перебили, поддернул рукав и глянул на часы.
– Продолжайте, – велел ему Брунетти.
– Он сказал, что видел, как она вышла ближе к концу антракта, и еще сказал, что она была очень‑очень сердитая.