А законы у вас есть? Мишка продолжил сыпать вопросами.
Законы? Конечно!
Ну, слава Богу, усмехнулся я. А какой закон у вас в стране самый главный? У нас конституция.
Почему в стране? опять удивилась девочка. Все законы для всех стран, для всех людей. Общие. И какого-то самого главного нет. Они все важные. Есть закон всемирного тяготения, есть про тело, погружённое в воду, есть
А, так ты про естественные законы? А этих как их?.. Социальных Их нету?
Да. Про естественные. А противоестественных нам не нужно.
Да, точно иногда говорят: не знаешь, какой смайлик поставить
Приехали, сказал тут Боб.
Он обогнул нас по замысловатой дуге, затормозил, спрыгнул с велосипедика и просеменил вперёд в распахнутую настежь калитку.
Домик, по всей видимости, был когда-то чудесным. Но теперь от него веяло старостью и болезнью местами даже штукатурка обвалилась, обнажив рыжеватые, будто умоляющие их спрятать, кирпичи. Да и двор, некогда ухоженный, ныне зарос бурьяном так, что верхушки трав гордо высились чуть не под крышей.
Мы посмотрели на Боба. По всему получалось, что он у нас главный.
Так, прогундосил он, оглядев нас с небольшим скепсисом. Звать художника Мирабор. У него, я слышал, что-то случилось. И он не в духе. И картин сейчас не пишет. В общем, никаких дурацких шуток. И с печалью в голосе. Договорились?
Не вопрос, откликнулся Мишка.
Угу, в один голос промычали мы с Настей.
Раз всё ясно стучите.
И Боб подтолкнул нас с Михой к двери.
Но стучать не пришлось. Дверь распахнулась сама, и на пороге возник хозяин. В халате («шлафроке» всплыло в памяти какое-то старинное словцо) и тапках с загнутыми носами на босу ногу. Видимо, здорово он напомнил бы мне «кавалера» с картины Федотова из нашей хрестоматии, кабы не густая, длинная чёрная борода и крючковатый нос.
А, Б-боб слегка заикаясь проговорил Мирабор, и Настя с тобой Чем м-могу? Войдёте?
Войдём, войдём, Мир, пробурчал едва ль не ласково бобр, давай, ребята, заходим.
Мы прошли в дом. Комната, в которую нас завёл хозяин, представляла собой образец романтической неразберихи. Повсюду валялись выжатые наполовину тюбики и полупустые банки из-под краски; деревянные щиты, картон, холсты в рамах высились кипами на столе и на диване, стояли у стен; кисти валялись на полу и торчали из ваз, а в углу около окна стояла на полу массивная чернильница с десятком перьев, рядом с которой валялось с сотню исписанных и разрисованных листов бумаги.
Простите, у меня тут пробурчал художник. Как-то в-всё р-руки не доходят вот и безладица этакая не то чёрт, сам скоро н-ногу сломлю С кем имею ч-честь? он обратил взор к нам.
Мы назвались.
П-приятно, приятно, дежурно отозвался хозяин.
Критически оглядев комнату, он покачал головой и причмокнул губами.
М-да д-дожил
И он немедля освободил нам диван, небрежно сбросив всё на пол, и указал на него жестом. А сам умостился на подоконнике.
Ну, я весь в-внимание.
Теперь явно была Мишкина очередь говорить. И он начал:
Видите ли, Мирабор
Я чуть было не успел позавидовать этой витиеватости, но
видите ли, повторил Миха и запнулся. Мы тут были у одного человека и в общем, нам нужны краски!
Лучше я буду говорить, просипел Боб.
И быстренько рассказал всю нашу историю.
Краски выслушав, несколько растерянно произнёс художник, но к-красок у меня больше нет я б-больше не пишу. Не пишу к-картин, тут же поправился он, бросив косой взгляд в угол. С тех пор, как от он замялся, от одной особы нет никаких известий Теперь я пишу только письма Причём, должен сознаться, я п-пробовал её забыть! Я я даже рисовал других. И многих Боб, ты знаешь, самые лучшие картины это те, которые не видны. Зритель должен сам, самостоятельно увидеть всё! Зритель это соавтор, сотворец! Ведь творчество, настоящее творчество, рождается только там и тогда, когда включается воображение. А если воображение художника усиливается, удваивается воображением зрителя, то и художественная сила произведения удваивается, утраивается, я б сказал: утысячеряется! У каждого зрителя свой взгляд, своё решение, и каждый из них привносит в картину что-то только своё, что-то уникальное!.. И картина начинает жить своей собственной, волнующей, прекрасной или трагической жизнью, обретает миллионы смыслов, обретает судьбу. Но я Я пытался писать Только всё, что я не писал после неё всё это видно. Многие приходили Любовались. Хвалили. Говорили приятные слова. И ещё говорили, что я стал писать более реалистично, что это, пожалуй, принесёт мне славу, сделает известным, популярным, знаменитым А на кой чёрт, если я не знаю, где она и что с ней?! И он нахмурился, у меня нет больше к-красок