Опустив глаза, сосед пытается пройти мимо, не замечая меня.
Знает, что я знаю Э, нет!
Здравствуйте! говорю ему с лёгким поклоном. Здравствуйте! называю по имени и отчеству (отчество специально выяснила). Улыбаюсь приветливо. Денёк-то, говорю, денёк!
Да-да! он, кажется, даже выпрямился, приободрился. Кивнул. Мол, денёк и впрямь
Очень довольная этим, спешу дальше.
Не без вежливого, хотя и холодноватого кивка дефилирую мимо круглогодично озабоченной молодой четы. Подобно двум трудолюбивым муравьям а вернее сказать, скарабеям круглогодично снуют они от подъезда к багажнику своего «Жигулёнка». Из багажника в подъезд полную чем-то плетёную корзинку тащат, из подъезда в багажник с виду тяжёлый ящик. И всё повторяется сначала, но наоборот. Без конца.
Другой сосед навстречу. Медлительный светлоглазый крепыш. С этажа выше, прямо над головой. На голове, можно сказать, и живёт. И всё что-то приколачивает там у себя, и стучит, стучит, стучит. Уж его-то дверь не только натуральной кожей обтянута, но и всякой бронзой-никелем инкрустирована. Арка триумфальная, а не дверь. С двумя глазками к тому же, один над другим, по количеству и росту проживающих. Супруга его и вправду невелика, девочка почти, с пожилым лицом. Ходит чуть боком, вдоль стены, и в глазах её какая-то постоянная мучительная дума. Она как бы отсутствует, как бы чем-то до самозабвения поглощена. Планом бегства? Так и тянет помочь ей, поддержать. Но чем помочь? Как поддержать? Тройку горячих скакунов к подъезду пригнать тёмной ночью?
Гляжу на часы время торопит.
Выбираю дорогу покороче.
Сначала по проспекту, нафаршированному пролетающей мимо бедра гудящей автосталью. Потом через рынок, где можно чуть отдышаться, а заодно и налюбоваться пирамидами разноплеменных овощей и фруктов, цветов, ягод и всяческих разносолов.
Правда, и здесь приходится прерывать целеустремлённое движение к булочной. Во-первых, помочь обескураженной рыночными ценами старушке отвоевать пару наливных яблок, не поддающихся её плоскому кошельку. Во-вторых, плечистую, с алмазами в ушах, особу пристыдить чересчур агрессивный торг затеяла она ради пучка укропа. В-третьих, в-четвёртых, в-пятых
Наконец, булочная.
В этот ранний утренний час за хлебом, оказывается, собралась не только я одна.
Человек десять, нагрузив авоськи кто золотистым половинцем батона, кто чёрным кирпичиком «Бородинского», выстроились в очередь к волоокой кассирше. А одиннадцатый Конечно, без очереди норовит. Гражданин хороший, очередь у нас не какая-нибудь хлебная! И хоть вдоволь вроде сейчас хлеба, но память о военных и послевоенных хлебных хвостах горька ещё, мучительна. А ну, в общий ряд, гражданин!
Кассирша работает легко, сноровисто. А легко ли, думаете, прямо посмотреть в её невозмутимые лиловые очи и сказать:
Как же это вы отщипываете по копейке с каждого гривенника, по пятаку с рубля? Что-что? Сами к деньгам пальцы прилипают? Так вы их вымойте, пальчики свои!
Возвращаюсь обратно. Время на исходе. Впереди встреча с только что проснувшимся мужем.
Ты выходила? тянется он за первой, самой вредной сигаретой. Надолго?
Минуточек на десять, я отнимаю у него сигарету. В булочную.
И такую на себя красотищу навела?
Ответить ему следует спокойно, невозмутимо, даже вызывающе:
А это всё для того, милый, чтобы явиться перед тобой чуть свет с лёгким сердцем и вот с этим, тёплым ещё хлебом. Впрочем, опаздываю уже, так что до вечера!
И я мчусь на работу.
Время
Старик никогда не опаздывал.
Ровно в восемь ноль-ноль он открывал дверку крохотной, расположенной в самом центре города, часовой мастерской.
Из окна своего немного высотного дома я часто наблюдала за мастером. Он сутулился, особенно при взгляде сверху, а из рукавов его видавшего виды серого полотняного костюма как-то беспомощно висели руки цепко державшие неизменную газету.
«Что означает, гадала я, эта неторопливая походка, весь его как бы додумывающий многолетнюю думу облик?»
И домой он никогда не торопился. Останавливался у сквера, что чуть сбоку от его мастерской, и подолгу сидел в тени, сгорбившись, наблюдая за скандальным городским вороньём. Перекрикивая точнее, перекаркивая друг дружку, серые птицы словно обращались к нему: «Ну что, старик, опять сидишь? Опять мучаешься? Да перестань, всё хорошо у тебя. Пенсия, полки с книгами, непыльная работа, живи не хочу!».