Взять, например, мою кошку. Любит она на подоконнике посидеть, часами в белый свет всматривается. Отнюдь, думаю, не бездумно. Вертит головой, ушками шевелит, и кончик хвоста у неё так и дёргается.
Очень даже заинтересованно всматривается в мир кошка. Можно ли сомневаться в её зрении? Скорее, наоборот. Она, судя по всему, видит не так уж плохо. Если даже не лучше нас с вами.
Но что? Что она видит? Промельк голубей мимо окна? Галок, взлетевших вдруг над крышей соседнего дома? Вероятно Но промелькнули голуби и нет их. Осело, будто чаинки на дно стакана, беспокойное галочье племя. А кошка всё смотрит. Всматривается. И всё так же увлечённо.
Пытаясь определить, что же такое она видит, всматриваюсь и я.
Антенны. Провода. Окна домов.
Связка удочек на одном из противоположных балконов. Блёкло-голубые, обесцвеченные морозцем небеса. Деревья серые, голые, бездыханные. Заслуживает ли это столь жадного внимания?
Старушка бредёт, авоська в её руке оттянута до земли, подтаявших сугробов касается.
Удочки антенн. Антенны удочек.
Но ведь суждено этим антеннам не рыбу из речных волн улавливать, а песню из эфира. Высокая судьба, что и говорить! Впрочем кто знает? может, они как раз и не отказались бы от скромного удела удочек, эти высоковознесённые металлические пруты? Выхватить из вод яростно бьющегося тяжёлого окунька это тоже, согласитесь, приятно.
А вот с удочками всё наоборот. Наверное. Им бы в завидной роли антенн побыть, яблоко-песню с блёкло-голубых морозных небес сорвать в подарок людям. Или хотя бы той самой старушке. Бредёт она, старушка божья, по бесконечным тающим снегам города, оставляя на них объёмистой сумкой прерывающийся штрих-пунктир.
Невыносимо. Выдернув из шкафа и набросив на плечи цветастый павлово-посадский платок, выбегаю во двор. Свети, платок, озаряй снега эти!
Бабушка, я соседская, давайте помогу! И Ещё Если не возражаете
А, подмогни, подмогни, внучка, не дослушивает она, а то В магазинчике я была. Хлебушка булку прикупила, рыбки океанической. Теперь недельки две на мороз не выйду, помолчала и добавила. Если вообще выйду
Бабушка, вы не возражаете? Песню только что передавали, по радио При помощи антенн-удочек Нет! Удочек-антенн! и я запеваю. «Поручик Голицын, раздайте патроны, корнет Оболенский, налейте вина».
Тёплое дыхание словно фонтаном бьёт из моего рта, и клубами пара разливается песня в холодном воздухе, колышется на лёгком ветерке.
Старушка одобрительно и беззубо смеётся. Её дыхание слабое, едва заметное, а смех хрупкий, как тонкий лёд.
Спасибо, внучка. Ты Это На учёте не состоишь?
Зимой даже в разгар дня чуть-чуть вечер. Впрочем, не так уж безжизненно сер позднезимний двор. Тополя уже почти очнулись ото сна, уже почти дышат. Уже почти слышен их аромат. Их и бензина.
В разгар дня и зимою может почудиться весна.
До свиданья, бабушка. Пришли.
Прощай, внучка.
Я снова одна.
Я довольна собой.
И всё же грустно почему-то.
Вздох накапливается в душе, выдохом вырывается из груди. И клубы пара колышутся на холодном ветру, точь-в-точь как с песней, которую я только что пыталась изобразить.
«Прощай». Почему «прощай»?
Поднимаю глаза, нахожу своё окно.
Встречаюсь с пристальным взглядом кошки.
Смотрю в её понимающие глаза.
За хлебом
К любому выходу из дома готовлюсь тщательно. Стараюсь стать почти красивой, почти уверить себя в этом. Даже если выхожу рано утром и только для того, чтобы посетить булочную.
Между тем, времени на булочную очень мало минут десять поэтому из подъезда вылетаю, без преувеличения, на всех парах.
И тут же озадаченно останавливаюсь.
Розовощёкий мальчуган лет пяти, экипированный по последнему слову науки и техники. В занесённой над головой руке его обломок кирпича, в прицеле котёнок.
Постой, малыш! вскрикиваю я. Постой!
Провожу с ним воспитательную работу. Объясняю, взываю. Чуть нудновато, конечно, но как уж получается. Котёнка, на всякий случай, уношу с собой.
Сосед с первого этажа навстречу. Дверь его квартиры, пожалуй, единственная в нашем подъезде, не обита. А из окна с пыльными свинцовыми стёклами постоянно доносятся визгливые женские причитания-нарекания. Сплошным потоком, без пауз. Редко-редко и голос хозяина вступает контрапунктом. Убитый, робко оправдывающийся, будто музыкант, игнорируемый дирижёром.