Бросив плащ на спинку кресла, он предложил мне место у камина.
– Я выгляжу глупо в ваших глазах, не так ли? – вздохнул я, утирая слезы рукавом.
– Ничего подобного, скорее, наоборот. Вы достойны самого себя. Ведь это первый дом, куда вы попали после возвращения?
– Да.
– Хотите виски?
– Нет, я предпочел бы кофе.
Он улыбнулся.
– Ну да, конечно. Раньше вы пили невероятно много кофе, не так ли?
– Откуда вы это знаете?
– Ваши слабости и привычки были известны всем. В кафе "Гран Вефур" за вами был зарезервирован столик и припасен только для вас старый эмалированный кофейник, который вы приволокли из Бог весть какой деревни.
– Да, действительно...
Медина упоминал детали, о которых я абсолютно забыл. Казалось, мне возвращали мое прошлое, мое истинное лицо.
– Эмма! – неожиданно закричал Медина, обращаясь куда-то в сторону.
В комнате тотчас же появилась молодая женщина, словно она только и ждала этого зова.
Ей было не более двадцати. Невысокая, но с отличной фигурой. Мне сразу же понравились ее белокурые волосы, орехового цвета глаза, чарующая улыбка и особенно свежая, словно только что овеянная морским ветром кожа.
– Позвольте вам представить мою жену. Эмма, это месье... гм... Напомните мне ваше имя, пожалуйста.
Я взглянул на Медину. Он предоставил мне выбор.
– Руа, – четко и твердо произнес я. – Жан-Франсуа Руа!
3
Наступило неловкое молчание. Ситуация казалась нелепейшей. Я совершенно не понимал, зачем заявился в этот уютный загородный дом, что хотел там найти... Возможно, немного тепла? Понимающий взгляд, ласковый голос? Но разве я мог это объяснить Медине? И стоило ли вообще ему это объяснять?
Он устроился напротив меня, по другую сторону камина, а его жена отправилась готовить кофе. Я не заметил, как в камине запылал огонь. Поленья весело потрескивали, наполняя гостиную смолистым запахом леса. Помолчав, Медина со вздохом произнес:
– Вы, должно быть, много страдали...
– Да, страданий на мою долю выпало немало.
Он перевел на меня взгляд, в котором можно было прочесть грусть и сострадание.
– Идея позволить так искромсать свое лицо могла прийти в голову только литератору. Ваши произведения пропитаны желчью, но сами вы романтичны, как подросток.
Я пристыженно опустил голову. Он говорил со мной как старый, умудренный опытом человек, хотя был на пятнадцать лет моложе меня. Я не мог не ощущать его превосходства и тем не менее попытался возразить.
– Если бы вы оказались в моей шкуре, то поняли бы, что мои действия продиктованы не романтизмом, а обычной осторожностью.
Медина пожал плечами.
– С таким же успехом вы могли бы прилепить себе бороду из мочалки и картонный нос, как на детском карнавале. Неужели вы полагаете, что в пластической операции есть толк?
– Думаю, что да. Коль скоро я сам с трудом себя узнаю, думаю, что и другие...
– Послушайте, месье Руа, если у вас вскакивает прыщ на носу или ячмень, вы считаете, что обезображены до неузнаваемости, тогда как окружающие подобные дефекты могут просто не заметить. Я не видел вас тринадцать лет и тем не менее тотчас же узнал. Просто вы производите впечатление человека, с которым произошел несчастный случай.
Справедливость его слов была очевидна. Я абсолютно напрасно позволил себя изуродовать.
Медина наклонился, чтобы поправить поленья в камине.
– Почему вы не явились с повинной? Это обошлось бы вам гораздо дешевле. Бремена переменились, как вам известно, и с помощью хорошего адвоката вас запросто могли бы оправдать.
– Я опасаюсь не правосудия, а более жестоких врагов.
– То есть?
– У вас отличная память, и вы наверняка помните, что в сорок третьем на меня было совершено покушение. Участники Сопротивления явились в мой дом, чтобы убить.