Зато разбухает сознание выполненного долга, как выражаются генералы при вручении медалей и значков: “Все, что могу”. И мнилось мне, звякну-крикну с какого-нибудь этажа, и пришлют за мной карету, вернее, вертолет, или хотя бы завалящий дирижабль. Почему-то этот дирижабль с салоном и баром прикипел к моему сердцу, а то и к другим органам. Если пришлют, я отныне никуда не суюсь, будто меня и нет вовсе. Буду ждать, когда начнется что-нибудь всенародное, поддержанное прессой и подходящее для начальства, вроде крестового похода или великих строек. Родионы-дуевы и прочие консервы убедятся, что монстры слопали всех мелких наглых соперников вместе с их мелкими наглыми достижениями. Подыщут тогда положительных героев, Минина и Кутузова, поднимающих на борьбу против зверского ига. Объявят призыв в канализационные части и мобилизацию подвальных войск. Наверное, когда-нибудь в процессе драки выкристаллизуется что-нибудь умное и сноровистое. Но такие, как я, были первыми камушками, о которые ломали клинья и крючья. Нам желательно памятник поставить, и лучше бы при жизни. Хотя бы один на всех, можно без коня и змеи, просто в виде фиги, но чтоб под монументом вместо музея — пивзал. И конечно же, пиво персонажам скульптурной группы без очереди, за символическую плату. Я так застил себе глаза видами величия, что не заметил подкрадывающегося кондратия. Как раньше напевали: “И вновь продолжается вой”. Сжимаясь и разжимаясь, будто гармошка, с легкой музыкой разрядов, напоминающей попукивания, шурудя мелкими брюшными лапками, увивался следом человекоед. Молнии становились все менее разминочными, оттого-то и запах поганый пошел от резиновых деталей моего подъемника. Я, подвывая, выбрался из турецкой позы и трахкабысдох из нагана. Ну и что, брызгануло пару струек, хлюпнули, как в желе, свинцовые пилюли. Газорезку не употребить, могу себя поджарить. Подъемник подпрыгнул, как нервная лошадь, это хобот воткнулся в площадку, и теперь уважаемому оппоненту оставалось только втягивать свое метательное приспособление, как макаронину, становясь все ближе ко мне. Электропроводный хобот добавил напряжения, площадка раскалилась, как противень, и даже мои слоеные подметки, даже чечетка на корточках не спасали. Дай-ка и я чего-нибудь позаимствую у животного мира. Раз хобот не вырос, буду подтягиваться по несущему тросу, удирая от своего ненадежного ковра-самолета. Вскарабкался метров на шесть, тут площадка стала дрыгаться и искрить, как пьяная женщина на танцах. Сдернул я с петельки гранату и уронил. Полыхнуло, подбросило, заволокло вонючим дымом, хорошо, что она не осколочная, бронетрусы мне забыли выдать. Однако, эпизод с получением пламенного привета был последним из жизни страшилы. Лифт подорвался у него на наглой ряхе и унес его в поля Счастливой Охоты.
Трос уже не наматывался на барабан, а спокойно висел над дырой шахты, и я вместе с ним. До выхода-люка один метр. Этот метр, чтоб ему исчезнуть из палаты мер и весов, выдавил из меня последнюю силу. Я отжимаю ножом защелку замка, а мозги уже заволокло дымкой, руки стали, как крюки, впившиеся в мое мясо, а шахта кружится вокруг, будто вальсирующая Матильда. Потом я “плыл” с креном и дифферентом подбитого эсминца по коридору. Если седьмой этаж, надо добраться до лаборатории химиков. Я там кучу телефонов высмотрел, когда приходил справляться насчет рецепта приготовления спирта из стула (не жидкого, а того, на котором думают). Два шага всего прохромать, а ведь чуть не влип. По дороге дверь с лестницы была, с кодированным замком, модно приодетая в броню. Так вот, я до нее чуть-чуть не добрался, как внутри меня словно часы затикали, что-то заекало и качнулось. Опа, мой старый испытатель гномик усвистал за дверь, которая перед ним свернулась, как листок бумаги.