Лето, прекрасное лето,
Как мне забыть всё это?
Лето, прекрасное лето,
Как мне прожить одной
Долгой зимой?
В машине пострадавшая пришла в себя.
Её взяли по вызову из квартиры, позвонила соседка, услышавшая звон разбитого стекла. Имени своего она назвать не смогла, а соседка заявила, что женщину эту видит впервые и что в квартире живут вполне приличные милые люди, которые сейчас в отпуске, отдыхают где-то на юге. Врач скорой помощи заметил:
Странное время для отпуска.
На что соседка заявила:
Сами вы странный! и захлопнула дверь.
В больнице, после оказания первой помощи, ей поставили капельницу. Очень долго не могли отыскать вену, пульс прощупывался слабо.
Ох, ёлки-моталки, совсем, что ли, некормленная? удивился присутствовавший при этом санитар Алёша.
Женщина открыла глаза и резко потянула обе руки к лицу. Вставленная с таким трудом игла вырвалась и повисла. Лекарство закапало на пол.
Ах, ты!
В это время быстрой походкой вошёл доктор.
Владимир Николаевич
Ну, что?
Все вокруг взволновались. Раз сам пришёл, значит, случай особый.
Очнулась. Вот, иголку вырвала.
Что же вы, го-олубушка! Что же это вы делаете? пропел доктор, взяв её худую, почти невесомую руку, и заглянул в глаза. Виктор! тут же резко окликнул он. Сзади неслышно подошёл Виктор и остановился за его спиной. Взгляни.
Да, действительно произнёс Виктор, всматриваясь в лицо больной. Она тоже поочерёдно смотрела на обоих.
Ну, так как же вас, голубушка, зовут?
Владимир Николаевич был ласков, как отец родной, но при этом не терял времени даром осматривал, ощупывал, стараясь делать это как бы между прочим, ненавязчиво. Она опять перевела взгляд на Виктора и совершенно неожиданно сделала губами странный, не вполне приличный звук. У медсестры Анюты приоткрылся рот, нянечка испуганно ойкнула, доктор посмотрел на Виктора, Виктор на доктора, больная же отвернулась к стене и закрыла глаза.
Так, ну, отдыхайте пока, разрешил доктор, поправил очки в тонкой металлической оправе и вышел так же стремительно, как и вошёл.
Новенькую до выяснения личности поместили в особый изолированный бокс с секретом, о существовании которого знали только самые-самые «избранные» люди наверху сам доктор и парочка из его приближённых, так что, когда все разошлись, медсестра Аня осталась наедине с нею. Пользуясь тем, что больная лежала неподвижно, отвернувшись лицом к стене, Анюта принялась её рассматривать, и чем дольше смотрела, тем острее чувствовала, что сердце её сжимается от немного позабытой жалости. Маленькое, предельно истощённое тело женщины почти не ощущалось под простынёй. Казалось, стоит дунуть посильнее, и складки легко опадут. Да и в вену она так долго не могла попасть только из-за этой неожиданной жалости. Так было, когда она совсем ещё зелёной девчонкой отрабатывала практику в детской поликлинике и первое время не могла попасть в серединку крохотного детского пальчика. Даже трудно понять, сколько ей лет морщин не видно, но когда её только привезли, лицо у неё было старое-старое, и вся она какая-то всклокоченная, неухоженная, как бродячая собака. Синяки на лице и худющая вся в красных пятнах и царапинах. Прикрыть хотя бы. Анюта осторожно коснулась женщины. Та резко обернулась и взглянула на медсестру. Анюта едва не вскрикнула, прижала к себе руки и невольно закусила кончик воротника-стойки. На неё вдруг напал необъяснимый страх.
Позже, проходя по коридору, Владимир Николаевич застал девушку плачущей в углу под его кабинетом.
Что случилось, Анют?
Не знаю.
А чего плачешь? Почему ушла с поста?
Там сейчас Лена, я попросила её подменить
Ну, вот, значит, что-то стряслось. Кто-то обидел?
Главврач усадил девушку на диван, присел рядом, обнял за плечи. Анюта затихла, вся тревога разом куда-то улетучилась, на душе стало светло и спокойно так бы и сидела, но Владимир Николаевич ждал объяснений. Анюта повозилась, повздыхала, а потом не очень ясно, не очень связно, но объяснила ему всё.
Понимаете, у меня было такое чувство, что она на меня сейчас бросится и
Ну?
Я не знаю у неё глаза бешенные, как будто она всех ненавидит. Да! Жуткий взгляд, не как у человека, а как у зверя. Я видела, у меня ж, знаете, дядька охотником был. Давно ещё, когда я была маленькой. Мы в городе жили, а дядька с женой в деревне, там всего две улицы было. И все мужчины охотники. А дядька мой самый заядлый среди них. И я помню, как охотились они на волков, в тех краях волков много было, зимой их вой и в деревне был слышен. Сидишь, бывало, дома, а они во-оют. И вот они один раз поймали живьём самого матёрого, вожака. Скрутили. Он раненый был, лежит на снегу, а собаки вокруг лают, а сами видно и духа его боятся, тут и все охотники собрались, я тоже, конечно Страшно, но интересно! И все рассуждают. А дядька Проня мой, он хоть и охотником был, а зверей по-своему любил, и любую собаку, самую свирепую даже, мог заговорить. Вот он стоит над этим волком смотрит, смотрит. А все кричат: чего смотреть, кончай его, Гаврилыч! А дядька смотрит, ещё ближе подошёл и смотрит, а потом спрашивает: «Что, дружище, помирать неохота?» А этот волк он же постреленный и знает, что сейчас его убьют, звери это прекрасно чувствуют, но он так взглянул в ответ, как будто это не он, а дядька лежит перед ним и ждёт своего конца. Такой вот волчище попался! Тогда дядька загнал собак, а волка того отпустил только след кровавый на снегу остался. Кто-то ещё хотел по этому следу кричали