Все остается неизменным, усмехнулся Гольдберг, до первой войны здесь говорили о кайзере Вильгельме и французском правительстве, зазвенели стаканы, он добавил:
Я понимаю твои чувства. Я сам, он помолчал, избегаю этого района. Наш бывший дом перестроили, но моя школа стоит на месте и синагога никуда не делась
Закончив разговор с медсестрой, Анна заглянула в пустынную столовую пансиона. Дверь на кухню закрыли, однако до нее донеслись звуки радио. На стол успели выставить стальную урну.
Скоро все проснутся, Анна повертела сумку, он тоже может проснуться, хотя он шутил, что отсыпается за годы войны, в Карпатских горах Гольдберг вылезал из берлоги, как смеялась покойная доктор Горовиц, только к полудню. Анна помнила его веселый голос:
Господа дежурные по кухне, в отряде говорили на идиш и польском, однако Монах предпочитал родной французский, накормите опоздавшего к завтраку, костром они занимались по очереди.
Он поднялся на ноги после ранения, Анна налила себе кофе, шел июнь сорок пятого, в горах бродила всякая шваль, часто случались стычки, дежурные наливали Гольдбергу миску трофейного немецкого концентрата.
Или трофейной русской тушенки, она присела на подоконник с чашкой, или мы варили рыбный суп, иногда им удавалось подстрелить оленя. Штерна запрещала детям воровать с крестьянских огородов.
Ватага Иосифа все равно приносила огурцы и яблоки, хмыкнула Анна, это было в Болгарии. В августе мы добрались до Стамбула, а дальше все было проще она не знала, что ей делать.
Подняться наверх, на табурете лежало его пенсне и военных времен портсигар, сказать, что все было ошибкой Анна была уверена, что Гольдберг тоскует по недавно умершей жене.
Я подвернулась под руку, пальцы затряслись, пепел испачкал подол плаща, меня надо было утешить. На войне люди сходились мимолетно, но те времена прошли. После встречи с Джо я обещала больше не ошибаться, но опять оступилась, Анна уверяла себя, что ничего не случится.
Я давно не в том возрасте, она оставила пустую чашку на столе, и он не может меня полюбить. Мне скоро пятьдесят, а он совсем не похож на шестидесятилетнего, Анне стало неловко.
Надо уходить, но я оставлю записку, стойка портье пустовала. Отыскав ручку и бумагу, Анна набросала несколько слов. Свернутый лист лег в ячейку с номером «18».
Счастливый номер, поняла Анна, по гематрии он означает жизнь. Лиора выздоровеет, но больше мне надеяться не на что. Продолжения не случится, я ему не нужна и никогда не понадоблюсь колокольчик на двери пансиона звякнул. Анна попыталась справиться со слезами. Раскрыв зонтик, она побрела к вокзалу Миди.
Замигал зеленый огонек радио, диктор мягко сказал:
В Брюсселе пять часов вечера. Передаем программу классической музыки. Прослушайте архивную запись. Играет маэстро Генрик Авербах в сопровождении израильского филармонического оркестра, дирижирует Леонард Бернстайн, Гольдберг узнал музыку.
Лада всегда слушала этот концерт, он размял сигарету, Аннет тоже его любит. И я люблю, пусть я и не разбираюсь в искусстве, ординаторская пустовала.
Курить здесь все равно нельзя, посетовал Эмиль, ладно, я дождусь Маргариты и Джо, племянница с мужем ушли на ультразвуковое обследование.
Потом мы пообедаем, Гольдберг взглянул на часы, и навестим Лиору, в последние два дня он не видел Анну.
Она меня избегает, Эмилю не хотелось думать о случившемся в Брюсселе, и правильно делает. Однако я не стану навязываться, она все ясно сказала, Гольдберг изорвал на мелкие клочки записку Анны.
И сжег в пепельнице, ему стало горько, я придумал себе что-то, старый дурак. Ей нет пятидесяти лет, зачем я ей нужен он все-таки решил покурить, чтобы вернуть Цилу, я останавливал поезд, но те времена давно прошли, взглянув на здание педиатрического отделения напротив, Гольдберг заметил какую-то фигуру в окне палаты Лиоры.
Это Анна, Эмиль отвел глаза, она меня не увидит, я на верхнем этаже, дожди закончились, над Лувеном простиралось ясное небо.
Теперь они не приедут в Мон-Сен-Мартен на Хануку, пожалел Гольдберг, и нам будет неловко сталкиваться в кибуце, Эмиль не хотел врать себе.
Можно списать все на усталость и одиночество, он выбросил сигарету, но зачем лукавить? Мне нравится Анна, он вспомнил долговязую темноволосую девушку, в сорок пятом году, потеряв Розу, я не мог думать о таком, но сейчас могу. Могу и хочу, он велел себе успокоиться, ночью она говорила, что была немного влюблена в меня он вспомнил тихий голос: