Елена рассказала, что происходило в гостиничном номере. Отправив этого дурака в душ, она наколола препаратами конфеты, и добавила в шампанское.
Дозировку не превышала? спросила Василиса, когда узнала, что именно досталось Гусичу.
Нет, Вась, всё по твоим предписаниям.
Тогда память отшибёт полностью, при сохранении удовлетворительного самочувствия. Эту композицию препаратов с алкоголем я ещё по «скорой помощи» знаю поступали к нам такие счастливые.
Придётся ему ещё и позвонить, с отвращением сказала Елена, чтобы не сомневался И как мог такой гадёныш оказаться во главе детского учреждения?
Его другие гадёныши поставили, сказал Руслан.
Мы должны вытащить оттуда моих детей! сказала Елена, Если Гусич не обеспечит их сохранение в детском доме, и их увезут, я выложу ему всё, что сняла в номере и записала на диктофон. Это потом узнают все! И вылетит он из своего кабинета!
Позвони, обязательно, перед судом, сказала Василиса, может быть, гадёныш какую-нибудь утечку информации выдаст.
Артур Гусич не помнил, как он ушёл утром из гостиницы, ему только чудилось, что он уходил под гром фанфар и приветственные крики. На работу он пришёл, что называется «не весь»: его память блуждала где-то вдалеке от него. Он очень хотел вспомнить подробности бурной ночи, проведённой с Еленой, но не мог. Только фанфары в голове. Он ещё вспомнил, как после пробуждения ходил голый по номеру, всюду натыкаясь на следы их развлечений, и пытался вспоминать, «как было вот это». В теле была лёгкая расслабленность и ломота значит, «было» фантастически! И Гусич, наконец-то, наполнился гордостью и удовлетворением. Эх, ещё бы и памяти!
Вдруг, позвонила Елена Лебедева.
Ну, что, я чиста перед законом? спросила она.
Уммм, томно промямлил Гусич, Ну, конечно, Лена! Только мы, как-то, даже не поговорили толком по делу Мне даже как-то неловко.
Всё и так понятно, чего ещё говорить: я всё отрицаю, и вы тоже: я у вас не была.
Ну хорошо. Э-э
Что там с судом? перебила его Елена, Какие остаются ко мне претензии?
Ни каких претензий, только исходные, по сути дела об обращении с детьми.
Дети в суде будут?
Нет, не положено. Но они были опрошены, и это будет представлено суду.
Что они говорят?
Говорят, что любят маму и папу.
Кто ещё будет в суде?
Ну, вероятно, кто-то из детского сада. Сигнал же поступил оттуда.
Ну, я так и знала, что оттуда! С чего они взяли, что я плохо забочусь о детях?
Из рассказа твоих детей.
То есть, прямого свидетельства у них нет?
А это надо в суде услышать, не знаю.
Значит, нет.
Судебное заседание было назначено на одиннадцать часов, началось в двенадцать, и проходило оно в самой маленькой комнате судебных заседаний в здании городского суда. В зале присутствовали фигуранты дела: Елена, Василиса и социальный работник Департамента соцзащиты. В суд была вызвана и заведующая детским садом. Она чуть в обморок не упала, когда увидела в судебной комнате Елену, мать Севы и Людмилы. Она боялась смотреть в её сторону, потому что предвидела, чем дело закончится. С Еленой ещё и сестра была. Елена хотела привести и журналистов местной газеты, но судебное заседание объявили закрытым; как пояснила судья, во избежание излишнего психологического давления на фигурантов дела в таких делах, как это, часто всё замешано на эмоциях. Но в зале присутствовали «нейтральные лица» четыре студента-юриста, которые проходят практику, и пришли посмотреть на суд, и Бьёрк Инвик, который ещё в Норвегии пристрастился наблюдать за истериками родителей в суде, и здесь тоже не смог отказать себе в удовлетворении. Поскольку он был иностранец, не говорящий по-русски, его допустили на заседание, тем более что он имеет отношение к соцслужбам, и за него попросили.
Как и положено, был назначен государственный бесплатный адвокат, на лице которого было выразительно написано, до какой степени он сейчас бесплатный и какое всё вокруг фиолетовое.
Заседание началось. Судья объявила о рассмотрении иска Дубовского Департамента службы социальной защиты населения РФ о взятии под государственную защиту несовершеннолетних Лебедева Всеволода Игоревича и Лебедевой Людмилы Игоревны.
Государственный обвинитель изложил факт промокания детей под дождём, с которого всё и началось, и выразил подозрение, что такое отношение может быть систематическим. Именно это суд и начал выяснять.