В трубке послышался шелест бумаг и чей-то далекий голос: «Взрывать или не взрывать? Я хочу пончиков!» Сапсанов ждал, считал в уме потраченные единицы и нервно ковырял ногтем паркет. Все покорно молчали, затаив дыхание. С улицы уже слышался вой пожарной сирены и крики ужаса.
Земля? раздалось наконец в трубке.
Да!
Блескучее вдсшиж?
Это что?
Солнечная система по-вашему. Ну?
Да-да, она самая!!!
Планета, состоящая на одну треть из воды?
Ну!
И у вас нет диктатуры?
Лично у нас давно!
Ну, а звездные корабли? умоляюще спросил голос.
Есть, но они дальше орбиты никуда не улетают.
В трубке хмыкнули. Голос издалека проканючил: «Ну скоро бомбить-то, а? У меня обед!»
Вы клянетесь? уточнил Брячиков собеседник.
Здоровьем мамы! с воодушевлением поклялся Сапсанов.
Верим! отрубил голос в трубке, Тем более, что ваши ответы сканировались и протупировались на валекторе лжи! От имени всей Армии Освобождения приносим свои извинения вам и вашей планете!
Да что там, растрогался Брячислав, Прилетайте в гости, спросите вам все укажут овощной магазин на углу Пушкина и Тимирязевской!
Чем мы вам обязаны за беспокойство? деловито поинтересовался таинственный освобожденец.
Нам ничего не надо, благородно отказался Брячислав, Только солнце включите обратно, пожалуйста. А то уже довольно прохладно.
Какие проблемы! ответил безымянный собеседник, и отключился. Телефон пискнул и умолк. В ту же минуту на улицы и в окна магазина буквально обрушились солнечные лучи. Все вскрикнули и зажмурились.
Брячислав Сапсанов-Стукнутый осторожно открыл глаза. Рядом с ним лежала скандальная старушка и какой-то мужчина с пышными усами. В углу возле яблок красивая женщина сосредоточенно вырывала каблук туфли из щели в полу. Как только его товарищи по несчастью оклемались, они всем скопом накинулись на смущенного Брячислава, стали его качать, целовать и жать руки.
Продавщица-таки обсчитала его на два рубля. Правда, это выяснилось уже дома.
Вскоре ужасные воспоминания о недолгой мгле стерлись из людской памяти. Город зажил своей обычной жизнью. Сашка Панкратов пошел на рекорд не пил уже вторую неделю. На площадку перед Домом Культуры приехал луна-парк с комнатой смеха и зоопарком. Сантехник Семен чинил прорвавшую трубу в налоговой инспекции. Брячислав ходил на работу, ждал отпуска и с продавщицей из овощного не здоровался. Вот так вот!
Привет Джону Кэмпбеллу*!
Ничипор Котейко не любил фантастику. Ну не сказать, чтоб на дух не переносил, конечно. Если ехал в трамвае, а путь предстоял долгий, мог и проглотить рассказик-другой из книжки, которую ему предстояло «раскрутить». Но так, в охотку никогда и ни за что.
Котейко по профессии был слесарь-сантехник второго разряда, а по призванию литературный агент. У него присутствовала деловая хватка и обостренное чутье на таланты. Так, по крайней мере, утверждал его сосед, Федор Игнатьич Гундосый, человек, не чуждый культуре, и даже однажды принесший Ничипору на читку свой сборник песен.
Кстати сказать, именно с Федора Игнатьича все и началось. Когда-то давно, примерно год назад, в дверь к Котейко поскреблись, и голос Гундосого робко сказал:
Позвольте войти?
Конечно-конечно, Ничипор распахнул дверь.
Федор Игнатьич прошел в комнату, поозирался, словно видел ее впервые, тронул корявым пальцем в перчатке зазвеневшие тут же висюльки на люстре и промямлил:
Слышал я, Ничипор, ты в литературном искусстве силен?
Котейко, который иногда баловался рассказами из грубой, но правдивой жизни слесарей, подбрасывая их в журналы типа «Сельское жито» и получая в ответ однотипные ответы: «Пробуйте себя, молодой человек», нахмурился и с достоинством ответил:
Маненько есть.
Тут вот мне бы я притащил тут, скороговоркой заговорил Гундосый, а сам тем временем совал в руки Котейке что-то шуршащее, пахнущее колбасой, в целлофановом кульке.
Это что еще? удивился Ничипор и запустил руку в кулек. Ухватив, он вытянул на свет стопку листов. Стихи, что ли? Ты, никак, стихи пишешь, Федор?
Стихи не смею, кротко опустив глаза, изрек Гундосый. Это песни. Их петь надо.
Ага, крепко задумался Котейко. А чего ты от меня-то хочешь?
Ну так я же и говорю, торопливо, как бы боясь, что Ничипор вот-вот погонит его поганой метлой восвояси, сказал Федор Игнатьич. Песни это мои. Хочу отослать куда, чтоб напечатали. Как тебя, и он угодливо заглянул в глаза покрасневшему Котейке, чей последний слесарный опус «Мужицкая тоска» взяла-таки окружная «Сермяжная правда».