«А свои грезы я видел наяву. Видел тебя, сидящую на балконе летним утром с книгой. Я тогда только проснулся. Ты, верно, и не знала, что за тобой наблюдают», я прижался лицом к теплой девичьей груди.
Незнакомый цветочный запах начинал витать в воздухе с ее появлением. Она будто сама состояла из них, из прекрасных лепестков, которых боишься коснуться, боишься сломать малейшей грубостью движения или одним лишь дыханием.
«А я наблюдала за тобой с балкона, пока ты спал», засмеялась она, морща прелестный кошачий носик.
Ах, как бы мне хотелось иметь возможность останавливать ход времени. Если бы это было в моих силах, управлять минутами Мы бы оставались такими же веселыми, как сейчас, нам не пришлось бы вновь расставаться, заново учиться любить или стареть. В конце концов, я бы не жил одними только образами, печальными и нежными воспоминаниями прошлого. Я с великим счастьем остановил бы минуты, потому что дальнейшие события не казались мне интересными, как и нерожденные сюжеты произведений.
«Предлагаю перебраться в постель, сюжеты подождут до завтра», сказала ma belle и потянула меня к себе, ухватив тонкими пальчиками за ворот рубашки. Наши губы лишь слегка соприкоснулись. Она ушла. Таков был обычай.
Я нашел ее в спальне. Она лежала среди разбросанных по постели журналов и, по-детски болтая ножками, читала один из них. Я наблюдал за ней с любопытством, как за диковинным прекрасным зверем, которого прежде почти никто не видел и который принадлежал мне одному.
От умиления во мне взыграло любопытство и нестерпимо вдруг захотелось заглянуть в соседнюю комнату, где была ее студия, полюбоваться последней работой милой художницы. Но она просила не подглядывать и позволить завершить картину. Я не знал сюжета и мог лишь предполагать, теряясь в многочисленных догадках, поскольку ее воображение не имело границ. Но мне хотелось, чтобы на полотне, натурально или образно, жили мы, ведь кисть и краски вне времени, а любовь, к великому несчастью, бессмертна только в шедеврах мастеров.
Вика
О том, что Вика в Петербурге, я узнал от одного нашего общего знакомого, которого случайно встретил за ужином в «Мариотте». Подсев ко мне, Верцлавский рассказал, что девушка хочет провести выставку фоторабот в сентябре и просит его помочь с организацией. Сейчас она занята новым проектом и, пока ищет подходящую площадку для мероприятия, живет у подруги на Обводном канале.
Я знал этот адрес. Прежде мы дружили с Надей и часто проводили время втроем. Судя по всему, в Литве, куда Вика вернулась вскоре после как мы разошлись, ей не удалось устроиться, как хотелось, поэтому она снова приехала в Петербург. Странно, что девушка не искала применения своим талантам в Европе, где имела все шансы на успех. Но, конечно, за десять с лишним лет с момента нашей последней встречи, произойти могло все что угодно.
Мы познакомились на выставке довольно популярного в то время иностранного авангардиста. Я обратил внимание на девушку в длинном пестром платье возле одной из работ. Она внимательно изучала инсталляцию, делала отметки в блокноте и все время поправляла съезжающие с носа очки. Тайком я наблюдал за ней, перемещаясь следом от одной работы к другой. Вскоре из просторного светлого зала публика переместилась в лекторий, и там мы заняли соседние места.
Черно-белые слайды на проекционном экране мелькали очень быстро, а звуковая дорожка запаздывала, так что мне тяжело было вникнуть в содержание. Сначала демонстрировали детские фотографии авангардиста: вот он с матерью, младшая сестренка играет на лужайке напротив дома, а вот автор в университетские годы, его первые работы.
Видимо, в какой-то момент я упустил что-то важное, потому что перестал понимать о чем речь: вместо истории о жизни авангардиста и его работах, сухой женский голос диктора почему-то сменил тему и рассказывал уже о «Мадам Баттерфляй» Пуччини. Я перестал слушать. Глаза косили вправо, туда, где с блокнотом на коленях сидела моя незнакомка. Тема явно увлекла девушку, и глядя на нее, мне хотелось высказать восхищение, но я боялся, что со стороны это будет выглядеть нелепо и не к месту. К тому же для беседы нужны повод и смелость, а я с детства рос очень робким. Если бы не она, я давно покинул бы лекторий и вернулся в зал, как поступили многие. Проклиная себя за стеснительность, я продолжал тайком разглядывать девушку, но в поле зрения попадали только изящные тонкие запястья.