Давно ли я успел знаменитым стать? поморщился критик. Подумаешь, помог разобраться с Пиковым тузом, а уже и сыщик!
Благодари газетчиков. После статей в «Ведомостях», да в прочих листках для чтения, вся Москва гудит. В какой трактир не зайди, до сих пор судачат про то, как ты одной рукой скрутил душегуба из Нескучного сада, а другой рукой прихлопнул богатеньких развратников из общества Двойной розы. Спроси любого, скажут: проницательнее Мармеладова человека нет!
Финансист, робко топтавшийся в дверях и делавший лужу натеками с плаща, будто ждал именно этих слов. Выскочил на центр комнаты, озираясь как загнанный заяц. Бросился на колени.
Ба-а-атюшка-а! Христом-богом заклина-а-аю, заголосил Шубин. Я человек не шибко богатый, но к завтрашнему дню По знакомым соберу Триста рублей дам! Умоляю, отыщите украденное. Иначе в Сибирь. В Сиби-и-ирь
Силы покинули его и, распластавшись на полу, дважды ограбленный чиновник потерял сознание.
Давай перенесем твоего знакомца на диван, Мармеладова вышел из-за стола, не выказав удивления. Ух, тяжелый какой. Ростом не велик, а пудов пять весит, минимум Чего это с ним?
Его имя давно уже на заметке у полиции. Шубин начинал конторщиком в рязанском банке, у Стрыкова.
Это который Стрыков? переспросил сыщик. Не тот ли, что обещал удвоить вклад любого человека всего за год?
Он самый, кивнул Митя. И ведь удвоил, а многим утроил капиталы. Первые два года щедрейший процент выплачивал. Оттого и слух о чудо-вкладах разлетелся по всей Империи. Без газетной хвалы и рекламных плакатов. На третий год в его закрома хлынули миллионы рублей, в том числе и казенных денег. Всем захотелось несметных богатств. Тут-то Стрыков набил мешки ассигнациями и сбежал в Швейцарию, а подручных своих оставил на растерзание толпе и закону.
Стало быть, Шубин под раздачу попал?
Нет, ему повезло. За месяц до грандиозного обмана Шубин получил расчет и уехал в Москву. Устроился в сберегательную кассу. Но когда золотой пузырь лопнул, ему досталось за прежние связи. На допросы таскали, свидетелем в суде выступал. И вроде бы помогал следствию, а все одно репутацию загубил. Клеймо по гроб жизни Это нам с тобой знакомо.
Да уж Но выслужился же твой Шубин до директора.
Семь лет честного труда. Завел семью и привычку к некоторой роскоши. Не высшего сорта, но на баню, водку и лососину вполне хватало. И тут новая пропажа денег. Не мильёны, но тоже немало. Сразу вызвали пред строгие очи, припомнили былое: «А, вы же тот самый, стрыковский?!» Вот и начались припадки от нервов.
Мармеладов распахнул дверь и гаркнул в коридор:
Серафима! Неси воды в плошке, да поскорее!
Растрепанная баба, в полинявшей хламиде, наброшенной поверх ночной рубашки, появилась на пороге с недовольным фырканьем.
Ишь, язвец! Сызнова писателя до обморока довел? Говорила я тебе, мягче надо с людьми-то, трепетнее надо. А ты, как обычно.
Ворчание оборвалось по двум причинам. Служанка увидела Шубина, с первого взгляда оценила его костюм и поняла, что русские писатели столько зарабатывать не могут, тут высокий чин брякнулся без сознания, а значит, дело серьёзное. Кроме того, она разглядела Митю, стоявшего у окна широкоплечего усача с пламенеющими глазами. Покраснела от смущения за свой затрапезный вид, грохнула на стол миску с водой и выбежала из комнаты.
Через пять минут вернулась в темно-синем сарафане, с заплетенной наспех косой. Эта перемена мало что изменила: как ни старайся, а не спрячешь вытянутое книзу, будто оплывшее, лицо или фигуру, напоминающую каплю узкие плечи и, напротив, слишком широкие бедра. Серафима не считала себя красавицей, но зато знала короткий путь к сердцу любого мужчины, поэтому держала в руках поднос.
Не желаете ли чаю, господа хорошие? щебетала она. Бараночки, еще теплые, мягонькие, но при этом хрустят отрадно. Варенье из гонобобеля[3], а туточки сахар колотый.
Спасибо, Симуня, ты просто ангел! Мармеладов укладывал смоченный носовой платок на лоб финансиста. Надо почаще приглашать в гости Митю, иначе не видать мне сахара. Он мужчина казистый, отставной гусар и, скажу тебе по секрету, имел успех у придворных дам! Да, представь себе, недавно добился благосклонности одной из фрейлин
Почтмейстер при этих словах выпрямился, втянул живот, а Серафима побледнела и опустила голову.
Бурный роман закончился плачевно. Прекрасная Катерина дала ему отставку и сразу после Покрова обвенчалась с юным дворянином из Герцеговины. Известно ведь, что женская ласка да морская затишь равно ненадежны