Ее зеленовато-серые глаза прозрачневеют.
У Елены Васильевны низкое давление, и врачи рекомендовали ей пить каждый день кофе. А это продукт дорогостоящий.
- Жаль, жаль, - повторяет Карп Львович и вспоминает, как в белорусских лесах пил чай из иван-чая и было не хуже фабричного.
- Так почему же ты себе сейчас его не собираешь? - спрашивает темная дочка. - А из корневищ кувшинок можно варить кашу. И из желудей.
- Какое лакомство в детстве было - раковина-перловица, - вспоминает белокурая, - на речке прямо ели... Может, подать к обеду?
Карп Львович беспомощно оглядывается на Никитина - тот в блаженной лени молчит, - срывает очки, впопыхах засовывает их в банку с солью и уходит.
Дочки зовут детей. Места за столом вскоре занимают две белоголовые девочки и рыжеватый мальчик. Никто не хочет есть манку, все требуют сразу подать творожник с поджаристой корочкой. Когда была жива старая мать Елены Васильевны, грузная седая орлица Екатерина Андреевна Кутузова, стол в этой столовой взаправду ломился от разнообразных выпечек. И старшая девочка еще помнит те времена - и каждое утро о них вздыхает. Елена Васильевна тоже кое-что выпекает, но ее ватрушки, творожники не столь золотисты, пышны и рассыпчаты. Да и некогда ей, надо успеть по хозяйству: доить корову, кормить поросенка и кур, пропалывать грядки, собирать колорадского жука и прочая, прочая. У дочек получается и того хуже. Ржаники и ватрушки им не под силу. В лучшем случае испекут блинов. Бабушка Екатерина Андреевна у печи священнодействовала, аккуратно выметала шесток куриным крылом, в мгновенье запаливала дрова, и ничего у нее не подгорало, не пережаривалось: огонь слушался ее, как дирижера маленький хор.
Вяло проворачивая в манке ложки, дети ждут творожник...
Вдруг на крыльцо стремительно поднимается Карп Львович. Он чем-то крайне озабочен.
- Все окна - закрыть! - командует он с порога. Едва заметные выгоревшие брови сведены к багровой складке на переносице.
Взгляды детей и молодых женщин и ленящегося Никитина устремляются на него, невысокого главнокомандующего с заметным животиком и обширным, загорелым наполовину лбом.
- Что случилось? - сглотнув страх, спрашивает белокурая.
Карп Львович решительно проходит в комнату и сам начинает закрывать окна.
- Гроза?
Но в воздухе не чувствуется предгрозовой тяжести, и небо в окнах блистает синевой. Дочки и внуки робко тянутся вслед за Карпом Львовичем.
- Да что там такое? - спрашивает темная.
Карп Львович что-то высматривает сквозь стекло. В комнату входит Елена Васильевна. С недоверием и затаенной усталостью она глядит на мужа. Он оборачивается.
- Что произошло, дед?
Карп Львович на полголовы ниже супруги, но всегда кажется, что - на голову выше. И сейчас он взирает на нее свысока.
- На липе у колодца рой, - отрывисто сообщает он.
Все приникают к окнам, как к амбразурам осажденной крепости. Изгородь, цветы - у Елены Васильевны всегда много цветов: летних, осенних, георгинов, флоксов, незабудок, пионов, ромашек, куст сирени, за изгородью - ряд лип вдоль канавы, серый дощатый колодец почти напротив калитки. Молчание. Только слышно, как со свежего творога, подвешенного в марле, срываются капли в железную миску.
- Где? где? - шепчутся дети.
Никитин тоже смотрит и замечает над липой просверкиванье стеклышек.
- Это вторая царица рой увела, - говорит Карп Львович.
- Двоецарствие... У нас где-то была такая толстенная книга. О китайских царях.
- По-моему, "Троецарствие". В темно-красном переплете?
- Тшш!.. Кто это?
Все косятся вправо: по тропинке вдоль изгородей шествует некто, похожий на рыцаря, с шестом. Человек в наглухо застегнутой телогрейке и белой шляпе с черной сеткой. На руках брезентовые рукавицы.