И прокурорским тоном звучал голос невидимого Аскета:
«Настоящий ученый должен предвидеть использование своего открытия, если он чувствует ответственность перед людьми. Ты ослеп, Фердинанд. Тебя предупреждали – ты не послушался; теперь смотри на дело рук своих. Разграбленные магазины, разбитые, разломанные андроиды – ты этого хотел?»
Фердинанд устал от бесконечного мысленного диалога, но прервать его по своей воле не мог – спор продолжался автоматически, мысли бежали и бежали, одна за другой, как строки на экране – грустные, печальные мысли.
Фердинанд не пытался ни бежать, ни скрыться. У него не было сил, да и незачем было спасать эту жалкую, ничтожную жизнь, если потеряны ее смысл и цель.
* * *
В исследовательском отделе звучала цензурная, но горячая и искренняя брань. Ругались Гаст и Пальмер; Селена, выглядевшая куклой, молча выжидала, чья возьмет. Но победил третий – Хиллари; едва он вошел в отдел, как все смолкли – словно рубильник повернули.
На часах скромно темнела цифра – 11.03; цифра невероятная – поскольку Хиллари никогда не опаздывал. Хиллари был без галстука, без брючного ремня; волосы его явно не общались с расческой, а пиджак он нес через плечо, зацепив за вешалку пальцем, согнутым в крючок. Он был в мятой рубашке. По лицу его плавала улыбка Будды, понявшего суть мироздания.
Обычно так являлся Гаст – не вовремя и неопрятно. Вальпургиева ночь все перетасовала – Гаст пришел, на удивление, рано, а Хиллари словно взялся сменить его в роли шалопая.
– Здравствуйте, – глаза Хиллари блаженно лучились тихим счастьем. – У нас все в порядке?
– Ааааа… да! Вполне, – нервно кивнул Гаст. – Мы тут… текущие проблемы…
– Босс, – Пальмер, скрепя сердце смирившись с необычным обликом начальника, решил посвятить его в суть ругани, – я возражаю против того, что Гаст сделал с Маской!
– А что? – Хиллари витал где-то далеко.
– Я, согласно твоему распоряжению, последовательно изучаю ее мозг. Продвинулся до Первого Закона. И вдруг он срочно берет ее к себе на стенд, что-то в ней смотрит, а потом я нахожу в ее памяти дыры!
– Неправда. – Гаст вернулся в колею. – Дыры там были всегда! Это следы приоритетного стирания. А может, она себя стирает прямо здесь. Вот бы ты чем занялся, Паль! И мне НАДО было влезть в нее! Это заказ полиции – версия событий на Энбэйк глазами террористов.
– Нет, я полагаю, что те дыры появились после того, как…
– Паль, – голос Хиллари мало-помалу начал обретать привычную звучность, – а ты бы заявил все это под присягой? На Большом Жюри?
Слабым местом Пальмера был педантизм – это врожденное, тут ничего не поделаешь. И вывести его из строя было легко – просто заставить его усомниться, запустить генетически детерминированный механизм сомнения – а там оно само все парализовало.
– Ну… я хотел сказать, что… нет, я не уверен, но…
– В таком случае и говорить не стоит, – назидательно заметил Хиллари – впрочем, с благосклонным видом, подразумевающим «С кем не бывает?!»; улыбкой он отослал Пальмера к его стенду, второй улыбкой активировал нахмуренного Гаста: – Что сделано за утро?
– Звонил Горт.
– И?
– Там для тебя записано на автоответчике, послушаешь.
– Разве ты сам не говорил с ним?
– Я ему: «Огастус Альбин, заместитель», а он мне: «Можете не продолжать, достаточно; запишите сообщение для Хармона»… Хил, я что – совсем не гожусь на должность зама? Вроде двух слов не сказал, а он сразу…
– У Горта аллергия на тебя; терпи, это пройдет с годами. Давай дальше.
– Дальше так дальше… Туссен починил Кавалера.
– О! Спасибо за новость! Надо сходить поглядеть…
– Не ходи, одно расстройство.
– Ты что – видел его?
– Н-да. Из любопытства. Туссен спросил: «Ну, зам, что скажешь?» Я говорю: «Блеск! Великолепно! Красота! И дальше так работайте!» А он почему-то обиделся: «Уйди отсюда и не возвращайся».