– А где теперь Гюи де Кюсси? И где граф Овернский, о котором ты говоришь?
– Наш милый граф три дня назад отправился в Париж волочиться за королевой, у которой, как говорят, прелестные маленькие ножки. Ха-ха-ха!
– Негодник! – вскричал Филипп. – Счастье твое, что тебя не слышит король: он приказал бы отрезать тебе уши. А где сир де Кюсси?
– Этот сидит под дубом в доброй миле отсюда и сочиняет баллады, восхваляющие мудрость старика Джулиана и прелести его дочери. Ха-ха-ха! Вы понимаете?
– Нет, ничего не понял. Что ты хочешь сказать?
– Неужели? Вы так и не догадались, что мой господин, я и пятеро пажей и оруженосцев, отправившись провожать старого сира Джулиана из Вик-ле-Конта в Санлис, заблудились в этом лесу, и что хозяин послал меня отыскать дорогу? Ха-ха-ха! Такая прелестная история! Сир де Кюсси непременно положит ее на стихи и станет распевать, аккомпанируя на старой расстроенной арфе. И услышав, как он клянется ради прекрасных глаз Изидоры изменить своему королю, все разрыдаются. Ха-ха-ха!
И, подперев щеку рукой, шут начал гримасничать и кричать разными голосами.
Филипп просил, приказывал, умолял, чтобы он замолчал, но шут лишь пронзительно хохотал в ответ. Наконец, растянувшись на лошади, Галон-простак поскакал прочь, трубя в рог изо всей силы, чтобы не слышать криков рассерженного монарха.
Филипп продолжал свой путь в Венсен и, – странная человеческая природа! – хотя он и понимал, что столкнулся с безумцем, к тому же злым, он не мог позабыть о том, что сказал Галон. «Волочиться за королевой…» и «клялся предать короля…» – эти слова не давали ему покоя. «Но это же просто дурак, шут, – успокаивал сам себя король, – и все его речи не стоят того, чтобы я о них думал».
Но Филипп не мог не думать о них.
ГЛАВА VIII
Гюи де Кюсси и граф Овернский ехали узкими улицами Парижа, направляясь к полям Шампаньским, где должен был быть турнир. Они двигались друг за другом – теснота переулков не позволяла им ехать рядом – и не могли перемолвиться даже словом, поскольку их разговор все равно заглушили бы выкрики торговцев, приглашавших что-нибудь купить.
Улучив момент, де Кюсси поравнялся со своим товарищем и, обращаясь к нему, сказал:
– Мне показалось, что король принял нас несколько холодно.
– Вряд ли король ненавидит меня больше, чем я его, – отвечал на это Тибольд.
– Но, – удивился рыцарь, – именно ты убедил своего отца отклонить предложения, сделанные сиром Джулианом от имени графа Фландрского.
– Да, потому что ценю его как монарха, что не мешает мне, впрочем, не уважать его как человека.
– Граф Овернский! – раздался тут голос сзади. – Не забывайте: кто слишком высоко летает, тому больнее падать. Как-то наш славный де Кюсси убил своего сокола, напавшего на орла, поскольку именно орел – царь птиц.
Краска залила лицо Тибольда. Он оглянулся назад, но никого не увидел, кроме старого пирожника и женщины, торговавшей голубями. Голос показался ему знакомым, и он подумал было, что это Галон, но де Кюсси уверял, что тот отправился на турнир. И в самом деле, невдалеке от места состязаний они повстречали Галона, шутками и кривлянием забавлявшего толпу.
Увидев своего господина и зная, что тот не любит, когда он кривляется, Галон покинул площадь и опрометью бросился домой, чтобы оказаться там гораздо раньше своего хозяина.
Задолго до назначенного часа трибуны были полны. Все в нетерпении ждали прибытия монарха, и взгляды людей были обращены в ту сторону, откуда он должен был появиться. Наконец трубы возвестили о его приближении. Впереди шли герольды – по двое в ряд, за ними на прекрасной лошади ехал Монжу. На нем была короткая туника без рукавов, распахнутая спереди и открывавшая взору бархатное фиолетовое платье, шитое золотыми лилиями.