Не хочу тебя расстраивать, милый, тебе и так не просто там. Расскажу при встрече. Наши судьбы так давно и так крепко переплелись, что от тебя у меня не может быть никаких тайн...
Сейчас, вместе с Ольгой Викторовной, хлопочем насчет памятника. Хотим плиту из лабрадорита - черную, с голубыми блестками. Однако и тут есть проблемы - с его закрытым именем. Как писать в некрологе, мы, слава богу, пробили. Но на втором этапе - как писать на памятнике - опять загвоздка. Завтра должно все решиться, подключились Папины друзья, приличные люди (еще есть!) из Министерства, короче, надеемся, что разрешат. Сильно помог Валентин. Вот уж не ожидала от него! Спасибо ему, хотя всем, чего он достиг, он всецело обязан Папе, значит, кое-что в нем при нынешних катаклизмах еще сохранилось. Скоро закончу дела, приеду и вытащу тебя домой. Крепко твоя, Галя".
Неожиданно в конверте обнаружился еще один листок, тоненький, махонький, добавление, которого раньше не заметил:
"Милый! В последний момент: должна задержаться еще на несколько дней, не волнуйся, жди. В случае дальнейшей задержки напишу письмо".
Меня это озадачило: какие могут быть задержки! Оформить памятник, внести аванс и - все! Никаких других дел, насколько мне известно, у Гали не было. Сама писала, что в нынешней Москве ей тошно, пусто. Из тех двадцати, что провожали нас в Германию, осталось в Москве всего четверо, остальные разбежались по всему миру. А теперь вдруг какие-то дела... Ладно, наберемся терпения и будем ждать. Галя непредсказуемое существо...
А терпению, между прочим, научила меня Софья Марковна. Я был бы неблагодарным негодяем, если бы не рассказал о ней. Итак, Софья Марковна Журавская, когда я впервые увидел ее, показалась мне актрисой или, по крайней мере, из бывших актрис: высокая, тонкая, с лицом Нефертити, высеченным из белого алебастра. И на белом прекрасном лице горели янтарные глаза! Конечно, она была богиня! И во внешности, и в повадках, и в манере одеваться - во всем чувствовались гармония, достоинство, порода! Но самым, возможно, редкостным качеством ее было мудрое терпение. Ведь при всей любви Папы к ней, даже обожании ее, он был, царство ему небесное, как бы помягче выразиться, не чужд некоторых увлечений на стороне. Женщины его обожали, влюблялись без памяти и создавали весьма серьезные для него проблемы. Подчеркиваю, проблемы для него, но не для Софьи Марковны! Она все знала благодаря "доброжелательным" приятельницам, тоже влюбленным в ее мужа и не упускавшим случая, чтобы хоть таким образом уязвить свою главную конкурентку и, разумеется, "лучшую подругу". Софья Марковна, приводя своих "лучших подруг" в крайнюю степень разочарования, никак не реагировала на секретную информацию, более того, как всем казалось, еще крепче любила своего неверного супруга. Подруги были в шоке, а мир в семье Папы оставался таким же прочным, как и прежде.
Что мне кажется странным? Когда, волею небес, Галя резко, наотмашь порвала все отношения с Валентином и вынесла его вещи на лестничную площадку, Папа впервые за все годы нашего знакомства проявил растерянность: стал уговаривать Галю не делать этого, дескать, Валентин не зверь, он же ради дела, советовал простить парня, такого перспективного работника, его любимца (Галя об этом, конечно же, знала), а потом, когда увидел неуступчивость дочери и понял, что решение ею уже принято, вдруг, вроде бы ни с того ни с сего, попросил Галю, когда она будет снова выходить замуж и встанет вопрос о новой фамилии, чтобы обязательно взяла фамилию мамы, то есть "Журавская". Галя удивилась, а почему не его? Папа сказал, что с его фамилией у нее могут возникнуть большие проблемы из-за секретности...