Геннадий Николаев
ХРАНИЛИЩЕ
Повесть
1
Сначала - поездом, "пятьсот веселым", битком набитым амнистированными, до сто пятьдесят седьмого километра, потом - генеральским "газиком" до гарнизона, ночевка в холодной гарнизонной гостинице, а рано утром - бросок на бронетранспортере.
Мощные прожекторы по четырем углам. Белые искрящиеся валы снега. Площадка перед зелеными воротами с ярко-красными звездами на каждом створе. Проходная из белого силикатного кирпича. Бетонный забор с колючкой поверху, три ряда влево, три ряда вправо. Фонари над забором - цепи огней, уходящие вдаль. Мрачная чернота леса, снега, глушь - "точка"…
В лучах прожекторов, в слепящем пятне, черный на белом, стоял, расставив ноги, долговязый лейтенант - новенькая портупея, кожаные перчатки, хромовые сапоги, под правым локтем пистолет.
Мы выбрались из чрева машины - солдат, везший охране завтрак, младший лейтенант, мой сопровождающий, и я - с документами в зубах. Солдату лейтенант небрежно махнул - валяй! - и тот потащился с термосами и рюкзаками к проходной. Меня задержал, вскинув руку - ни с места! Я предъявил документы.
Не снимая перчаток, он меланхолично изучал паспорт, страницу за страницей, вчитывался в каждое слово, сравнивал фотографию с натурой. Раздвоенный кончик носа его побелел, дыхание белыми дудочками осело на густых черных усах. Странное тревожное чувство неуверенности охватило меня - а вдруг что-нибудь в бумагах не так…
Подошел часовой в тулупе до пят, с автоматом на груди - лицо багровокрасное, ресницы густо заиндевели, края воротника и шапки-ушанки, туго завязанной на подбородке, в белом куржаке. Я и не заметил, откуда он вынырнул, словно возник из прожекторных лучей и мороза.
Младший лейтенант - в легкой куртке и в сапожках - уже начал потирать уши и постукивать нога об ногу. Бронетранспортер урчал на малых оборотах, из открытого люка струился теплый воздух.
Да, там, внутри, было неплохо: тепло, пахло горячим двигателем и свежим хлебом, хлеб даже забивал, был главнее. Полтора часа тряски и грохота, но мы с младшим лейтенантом с чего-то вдруг распелись, как два щегла в одной клетке, и пели почти всю дорогу…
Лейтенант, проверявший документы, выпучил на меня глаза, поцокал языком:
- Олабьев? А в справке - Оладьев!
- Не может быть!
- В паспорте Олабьев, а в справке… Так что, гражданин Оладьев, придется р-разворачиваться!
Я выхватил справку.
- Где? Где Оладьев? Олабьев!
Лейтенант прыснул, заблеял от удовольствия. Младший лейтенант с облегчением выматерился.
Они сдали меня с рук на руки, как ценную вещь или важный документ: один расписался в том, что сдал, другой в том, что принял.
- Ну, попался, Олабьев. Теперь не потеряешься, живым или мертвым вернут в гарнизон, - пошутил младший лейтенант.
- А можно живым? - обратился я к лейтенанту.
Он усмехнулся одной стороной рта, неопределенно пожал плечами. Лейтенантик захохотал, ладонью двинул меня в плечо, с прыжка ловко юркнул в люк.
Бронетранспортер взревел, развернулся, в нетерпении затрясся всем корпусом. Из проходной выбежал солдат с бачками и рюкзаком, забросил тару на броню, столкнул в люк, в подставленные руки, вскарабкался сам, с грохотом рухнул в нутро. Рванув с места, бронетранспортер пропорол левым боком снежный вал и умчался, оставив после себя выхлопную гарь и мазутные капли. Лейтенант погрозил кулаком.
От ворот вела широкая дорога, отороченная с обеих сторон высокими валами отброшенного снега. Только теперь я разглядел, как тщательно убран снег - словно по линеечке выведены края дороги и отворотов, ровненько прорыты траншеи-тропинки со срезанными, приглаженными боками.
На площадке перед казармой солдаты делали утреннюю зарядку. Человек тридцать до пояса голые по команде махали руками, вскидывали ноги в кирзачах, приседали нараскоряку, падали на снег, отжимались на руках.
Казарма - одноэтажное приземистое здание из кирпича под железной крышей. Двенадцать окон: шесть слева от входа, зарешеченные - темные, шесть справа, без решеток - светились. На каждую половину приходилась своя печка - из труб струились, истончаясь, белесые дымки. Было полное безветрие, мороз - за тридцать. Снег скрипел, похрустывал под нашими ногами.
В прихожей лейтенант молча указал на вешалку - широкую доску с ввинченными крючками в два ряда. Нижний ряд был занят шинелями, тулупами, полушубками. Под ними выстроились валенки - тарами, скрепленные за голенища хомутиками с номерами. На доске, как на полати, в строгом порядке покоились шапки- ушанки - звездочками на парад, каждая точно по линии, проходящей через крючок и хомутик на валенках.
Подивившись этакой чинности, я усомнился вслух, дело ли держать обувь и одежду в холодной прихожей.
- Солдат должен быть закален, как сталь! - ответил лейтенант.
Из правой половины доносился бодрый дикторский голос - орало радио.
Я снял казенный полушубок с единственной болтавшейся пуговицей, повесил на свободный крючок. Лейтенант молча перевесил его, жестом пояснив, что так, как повесил он, будет правильнее, потому что не нарушает симметрии.
Дотошный аккуратизм, любовь к симметрии, эти вылизанные дорожки, эта странная вешалка, эти педантичные повадки лейтенанта, его вытянутые вперед губы с торчащими усами, делавшие его похожим на какого-то зверька, - все это почему-то напоминало русского царя Петра Третьего в стране Снежной Королевы.
В левой половине располагался жилой отсек, три проходные комнатки: в крайней - кабинет лейтенанта, в средней - спальня на двоих и в ближней - пищеблок.
Моя койка - напротив койки лейтенанта: такой же белый конверт из одеяла и простыней, подушка - пельменем, полотенце - на спинке. Над койкой лейтенанта - портрет Сталина в форме генералиссимуса: величавый старец смотрел безразлично, с холодным прищуром.
- Может, перевернем? Лицом к стене, - предложил я.
Лейтенант глянул исподлобья.
- Ахинею какую-то несешь.
- Почему ахинею? Перед генералиссимусом надо стоять навытяжку, руки по швам…
- Не нравится, вали в казарму, у меня особых гостиниц нет, - хмуро сказал лейтенант. - И запомни: это моя личная комната. Пускаю тебя как гостя.
- Тогда все ясно. В принципе могу и с солдатами.
- Оставайся, - пробурчал лейтенант.
Я сунул портфель под вешалку, на которой сиротливо висел полушубок лейтенанта. В углу чугунно поблескивали пятикилограммовые гантели и двухпудовка.
Мы перешли в кабинет. На окне решетка. В углу у окна несгораемый сейф. Два стола встык, напротив друг друга, по стулу за каждым, книжный шкаф. В шкафу - уставы, "Краткий курс", "Вопросы ленинизма" и "Экономические проблемы социализма в СССР" Сталина, знаменитая брошюрка Ворошилова "Сталин и Красная Армия", книги Жданова, Кагановича, еще чьи-то… У левого стола тумба с кнопками и телефонной трубкой на рычагах.
Сильно пахло сапожной ваксой. В пищеблоке тоже на полную громкость орало радио: тот же дикторский голос вещал про успехи в сельском строительстве. Мне вспомнился вчерашний поезд, набитый амнистированными…
- Умываться - в пищеблоке, - сказал лейтенант, махнув рукой в глубь помещения. - А все остальное - на свежем воздухе. У вас так…
Сняв трубку, он нажал на одну из кнопок.
- Сержант Махоткин слушает! - донеслось из трубки.
- Сержант, взять двух солдат, поправить площадку у ворот. Понял?
- Товарищ лейтенант, разрешите? - проскрипела трубка. - А, может, когда обед подвезут, опять порушат, тогда заодно?
- Выполняйте, - сухо, без всякого выражения сказал лейтенант.
- Есть, товарищ лейтенант!
Опустив трубку, лейтенант постоял в задумчивости, затем не торопясь разделся, повесил на вешалку портупею с пистолетом, шинель, шапку и шарф. Тщательно причесался перед зеркалом между шкафом и вешалкой. Одернул китель и снова осмотрел себя в зеркале.
Был он высок, строен, даже изящен в своем ладном отутюженном кителе, синих галифе и начищенных до блеска хромовых сапогах. Пуговицы сияли, подворотничок белел ровной тонкой полоской. Худое вытянутое лицо казенно сухо, круглые янтарные глазки сидят по-волчьи близко, гладкие черные волосы зачесаны назад, виски и щеки впалы - во всем облике подбористость, спортивная упругость.
Он открыл сейф, вынул внушительную стопку журналов наподобие амбарных книг.
- Начнешь прямо сейчас? - спросил, усаживаясь за стол. - Садись!
Я сел напротив. Он раскрыл журнал, сделал короткие записи - поставил время прибытия и убытия бронетранспортера, а также зафиксировал мое появление на "точке". Положив журнал сверху, он придвинул всю стопку ко мне. "Приемки-сдачи объекта", "Пломбы на складе", "ЧП", "Проверка сигнализации", "Поступление - выдача", "Инструктаж личного состава"…
Сильно мешало радио, но лейтенант, видно, привык к нему, не обращал внимания.
- Мне-то зачем все это? - спросил я, перебрав журналы. - Я же не журналы приехал проверять - Хранилище!
- Хранилище?! - Лейтенант даже присвистнул. - А ну-ка, документы!
Я достал свои бумаги, и лейтенант по-новой принялся изучать их.
За окном чуть посветлело, свет прожекторов уже не был таким слепящим. Дружный топот солдатских сапог то нарастал, то удалялся - ребят гоняли, видно, действительно до седьмого пота.
- Так, так, так… - задумчиво бормотал лейтенант, вчитываясь в бумаги, желая придраться к чему-нибудь и не находя ничего. - Значит, само Хранилище?
- Само, - кивнул я. - Работа срочная…
- Вижу! - перебил лейтенант. - Да еще трех солдат! Трех не могу - одного дам.
- Одного мало.