Вот лодка, а, дед?
Даже Славка Бенд разжал мрачные губы, и дед смеялся, даже полушубок его и сапожки смеялись.
- Погоди-ка, герои, - сказал дед и вынес из избушки что-то завернутое в тряпочку. Под тряпочкой оказалась чуть начатая бутылка спирта. Муханов и Толя выпили из стакана.И - Чего держать, - сказал дед. - Допивайте, значит, судно обмыть.
Спирт быстро развели водой, и все выпили по стакана в этот великолепный день у открытой воды береги.
- Плавать на этой лодке непростое дело, непростое, - сказал дед. - У нас на реке с маленьких лет это делают, начинают. Вон Глухой, поди, умеет плавать или забыл?
- А, Глухой, а ну покажи, Глухой, - закричал Толик, но Глухой, вовсе уж засмущавшись, только махнул рукой, а Славка Бенд с задичавшими от водки глазами посмотрел на лодку с мрачновато-веселой решимостью. Не такое, мол, видали. Надо, поплывем и не на этом.
- А льда скоро, ребята, не будет, - сказал дед. Все еще стояли у воды и обсуждали проблемы плавания на столь несолидном судне, а дед ушел к своей избушке. Он стал выносить из ее недр бесконечное количество мотков сетей, смотанных в куклы, и бережно класть их на разостланный брезент.
- Смотри, ребя, смотри, - сказал Братка. - Дед богатство вынимает.
...Они насаживали неводную дель на обрезки водопроводных труб, чтобы потом протянуть сквозь трубы нескончаемую сизалевую веревку, по веревке с припуском расправить сеть, для верха один припуск, для низа другой. Это была работа не для нервных людей.
Древняя земля исходила, дымилась на проталинах, пар поднимался к небу, как дым благодарственных молебнов. И жухлый серый лед на реке казался в весеннем солнце чужим, отжившим свой век, нездешнего мира веществом.
Сети растягивались на вешалах, лежали на земле, аккуратные мотки веревок висели на кольях, змеились по земле. Был какой-то чарующий ритм в этой древней, древней, как эта земля, человеческой работе.
У лодок остался один Глухой. Он возился у чадящего котла с длинной кистью и был похож в клубах дыма на печального сгорбленного черта, давно уже потерявшего веру во всякое бытие. Санька насаживал сети, слушал, как в стороне балаболит и смешит всех Муханов, и размышлял о всегдашней правоте брата Семы. Вот оно, денежное место, где руки не дрожат. Было приятно сознавать, что все это не столь уж плохое занятие и времяпрепровождение есть только вступление к туманно сверкающему будущему, которое ждет его там, в Москве, средь гари и грохота настоящей жизни.
Так шел день за днем. Два домика и вытаявшее пространство земли вокруг них были отрезаны от мира, так что казалось - и нет ничего во всей вселенной, только это бледное небо и издыхающий лед на реке. В семи километрах на одном из рукавов Китама помещался колхозный поселок, Новый Усть-Китам, в поселке жили люди председатель Гаврилов, которому они подчинялись.
Однажды спозаранку мимо них протащилась упряжка из шести разномастных захудалых псов. На нартах сидел старик с непокрытой головой и смотрел на них с азиатским спокойствием.
- Это Пыныч. Бездельный старик. Я его знаю, -сказал Братка. - Гусей почуял, старый черт. Ход верьте, хотите нет, но нюх у него на гусей страшный. Пыныч, хрен чукотский, где гу-у-си? - крикнул Братка.
И Пыныч, не сказав ни слова, махнул рукой на сток.
- Где гуси? Какие гуси? - засуетился Толик. Обратно Пыныч проехал уже вечером. Подмораживало, и собаки шли устало и неровно, ибо нарта то дело проламывала снежную корку.
В нарте лежало четыре жемчужных красноносых гуменника.
- Мале гуся, - сказал старик, жмуря хитрые глазки. - Земли пока малё.
Это были первые из гусиных стай, скопившихся, южных вытаявших склонах хребтов в ожидании, пока потеплеет земля родного Китама.