Тело Адама занемело, кости и мышцы ныли, словно трудились ночь напролет тяжким трудом. Поташнивало. Адам сел на сухую траву возле гроба, вспоминая сон, видение. Какой-то смысл ночной грезы все ускользал от него, не давался вполне, как то бывало при переводах с одного языка на другой. Муравей пополз по его лицу, неподвижному, как лицо идиота.
В город Адам вернулся - после ночи отсутствия - словно издалека, через долгое время. Ему надо было делать усилие, чтобы узнавать людей, которые здоровались с ним. Городской шум оглушил его. Расхлябанный мир трясся и дребезжал всеми своими плохо подогнанными частями. Адам, ища место поглуше, свернул в парк.
- Вы не подскажете, который час? - подошел к его скамейке кто-то незнакомый.
Адам поднял на него глаза.
- Ничего не понимаю, - сказал он. - Какая встреча? С кем встреча?
- Извините... - пробормотал незнакомец и отошел, оглядываясь.
* * *
К Адаму вернулся голос, почти прежний, лишь немного осипший.
- И что мне еще нужно! - сказал Адам. - Пора давать объявления... Пора прекращать затянувшийся эксперимент. Спокойные сны и здоровые нервы дороже всякого злата.
Однако же объявления о репетиторстве все как-то недосуг было дать. И с демонстративным выходом из игры, как было заявлено, тоже ничего не получилось. На дороге у Старой Могилы, куда он пришел с канистрой бензина, не осталось и следа от креста, все было затерто шинами.
Голос вернулся, но не вернулась прежняя (Адам не сомневался, что она была) полнота жизни. Чего-то не хватало, некая прореха зияла в жизни. Как-то случайно проходил Адам мимо одного домика... В домике было открыто окно, за занавеской закричал попугай: "Адам старый дурак!" - и мелькнул знакомый силуэт. Адаму стало ясно, что и возвращения жены будет недостаточно для обретения полноты бытия.
- Надо самому восстановиться прежде всего. Укрепить нервы, наладить пищеварение, сон... От дурного пищеварения да телесного измождения и начинаются всякие галлюцинации.
С возвращением голоса Адаму снова стали давать в долг. Он начал отъедаться. Однако спалось плохо. Призраки прежних ночей хоть и были закляты словами "болезненные мечтания, развившиеся вследствие электрошока и хронического недоедания в бред и галлюцинации", но не были изгнаны в абсолютное небытие, в безвозвратный покой. Что-то таилось в темноте ночей, наблюдало за ним, сторожило его.
Однажды к Адаму зашел сосед, который недавно вернулся из заключения, а теперь пребывал в положении поднадзорного. Он пожаловался на жизнь. "С десяти вечера ни шагу из дома... Что мне дома делать! По такой жизни лучше обратно на зону. Там хоть время быстрее идет". Адам посочувствовал сердечно соседу, он и сам был поднадзорным, не знающим, куда себя деть в долгое ночное время. Адам дал себе зарок больше не думать о золоте князя, но мысли его плохо слушались запрета.
- Встреча... С кем встреча? Кого я должен бояться? Я никого не боюсь.
Как-то раненько утром Адам решил сбежать из города.
- Пусть время тут без меня пройдет. Съезжу половлю бабочек.
Уехал он на пригородном поезде. Сошел на каком-то полустанке, где, кроме него, никто не сходил, и пошел, куда глаза глядят: полями, балкой, на склонах которой поохотился за бабочками. Потом ему захотелось пить. Он поднялся из балки и увидел село, крайний дом которого стоял над самой балкой. Возле дома был колодец. Адам загрохотал цепью колодца, на крыльцо вышла женщина. Увидев ее, Адам забыл свою жажду. "Церера! Царица!" Женщина была простоволосая, с косами, уложенными вокруг головы наподобие короны, и голову она держала так, будто была привычна носить корону. Все в ней было крупно - лицо, бедра, груди - и вместе с тем соразмерно, никакой дебелости. Она посмотрела на Адама, как бы узнавая его, и захохотала.