Адам спустился по обрыву к реке, там его ждала лодка, которая была тупая с обоих концов. "Это не лодка, - увидел он. - Это колода, гроб". Лодкой была эта колода, выдолбленная из древесного ствола, или гробом, в ней можно было плыть, она держала Адама. Лопата, та самая, которой он собирался выкапывать клад, лежала на дне лодки, ею можно было грести не хуже, чем веслом. Он оттолкнулся от берега лопатой, и воды реки понесли его, медленные и необратимые, как время.
"Прощайте все, кого я любил!" Душа Адама, легкая, словно омытая несчастьем, была одинока и доверчива. Его обволокла призрачная мгла ночной степи - беспредельного пространства путей человека, начинающихся в ночи беспамятства и заканчивающихся ночью забвения. Адам плыл, работая лопатой как веслом, свет синих молний полыхал над равниной. В сполохах света, в мгновенных озарениях возникали зыбкие образы. Вставала над степью огненная гора и превращалась в огненное древо... И огненные птицы слетали с ее ветвей. Трепетал свет, мерк, загорался вновь: огненное дерево свертывалось в огненное яйцо, волчком крутящееся над степью и рассыпающееся огненным дождем. Адам плыл, степь застелилась огненным клубящимся туманом. В тумане слышны были голоса многих людей, зовущих, окликающих друг друга, голоса заблудившихся...
- Отец! - закричал Адам. - Я здесь!
К нему из переменчивой тьмы и неверного света вышел отец. Он был в той же одежде, в которой умер, и походил на человека, застигнутого бедствием, бежавшего из дома, из города, в чем был застигнут.
- Зачем ты приплыл сюда? - спросил отец. - Ты принес мне хлеба?
- Я беглый раб, отец, - ответил Адам. - Я старый ученый раб. Я гол перед тобой, а голые не врут, я признаюсь тебе: мое сердце утомилось, я никого не люблю. Я гол и голоден, нет у меня ни крошки хлеба.
- Возвращайся в свой дом, - сказал отец. - Собери со стен соли. Ее горечь вернет любовь в твое сердце. Эта соль от всех недугов.
- Постой, отец, я еще хочу спросить...
Образ отца исчез в морочной ночи превращений, и ни рукой, ни словом его нельзя было удержать. Адам ладонью зачерпнул воды из реки, чтобы узнать, какова эта вода на вкус, пресная или соленая. Она протекла меж пальцев, прежде чем он успел поднести горсть ко рту. Адам зачерпнул еще раз - и опять пустоту. Но его упрямства хватило и на третью бесплодную попытку. Смех, раздавшийся вдруг, отвлек его от этого занятия. Адам оглянулся, на берегу стоял князь Иеремия Славинецкий: старый карла в пышной одежде, но с нищенской торбой через плечо, опирающийся на обломок копья.
- Э, казак, ты ничего не возьмешь отсюда. Все протечет сквозь пальцы, сгорит синим пламенем, рассыплется в прах. Но не горюй. Знаю, что тебе нужно. Вот что тебя никогда не обманет, казак! - достал князь пригоршню золотых монет из торбы. - Смотри, как горит! - пересыпал он золото из ладони в ладонь. - А звенит-то, слышишь ли, как звенит?
Дивно, завораживая, маня, звенело и блестело золото. Спелым, полновесным зерном жизни сыпалось оно из руки князя.
- У меня много его, я знаю все клады в степи, я укажу тебе любой... Сойди ко мне, я хочу испытать силу твоего рога.
- Похотливый старик! - постиг Адам желание князя. - Думаешь, в обмен на золото я передам тебе силу? Да ты смеешься надо мной!
Князь как-то глумливо посмотрел на Адама и сказал:
- Ты должен быть испытан.
- Испытывай, только не на продажность. Я казак!
- Хорошо, ты будешь испытан на смелость. Испытанием тебе будет встреча. Если не испугаешься того, кого встретишь, то достанешь сокровище.
Князь уперся копьем в лодку, толкнул... У Адама захватило дух, будто он сорвался с крутизны. Он закричал...
Что-то с первого взгляда незнакомое, остатки какой-то жизни увидел Адам, проснувшись: выщербленные стены, груды битого кирпича. Ласточки с писком носились над ним.