За кружевным укрывавшим железную спину кровати полотном, словно коршун, сидел за столом худой горбоносый с копной всклокоченных пепельных волос старик. Перед ним в глубокой миске дымился суп. Слева от неё стояла налитая до середины рюмка, справа на белой салфетке располагались ложка и ломоть белого ноздреватого хлеба.
Он медленно повернулся и наклонил голову, будто прислушиваясь к чему-то, полез в правый карман и, достав оттуда круглые с толстыми линзами очки, надел их.
Катька, ты, что ли?
Я, деда, я!
Катя бросилась к нему и, почти свалившись на колени, позволила и ему обнять и смачно расцеловать себя.
Мать! грозно окрикнул дед. Ты чего не сказала-то!
Так я ж не знала! Вдруг бы не приехали, а ты б ждал, ласково проговорила бабушка.
Не знала она. Чего ты только знаешь!
Дед снова замер.
А это кто с тобой?
Это Оленька. Подруга моя.
Ну, Оленька, подойди, дай на тебя глянуть! приказал дед.
Оля приблизилась.
Дед снял очки, просверлил её своими глубоко посаженными глазами. Положил зачем-то на лоб ей руку. Оленьке подумалось, что сейчас он попросит её открыть рот. Но он опустил руку и сказал вроде бы одобрительно: «Оленька, значит. Ну, с прибытием тебя, Оленька».
Мать, мы завтракать будем или как? крикнул он бабе Насте.
Иду, Лёнечка, не гневись, иду!
И, неся в морщинистых руках обёрнутый в серенькую какую-то тряпочку котелок, вошла баба Настя.
Она поставила его на приготовленную заранее круглую доску, и когда подняла с него крышку, по комнате разнёсся такой аромат, что у Оленьки рот наполнился слюной. Только тогда она вспомнила, что со вчерашнего ужина в поезде они ничего не ели.
Тушёная картошка с мясом оказалась бесподобной. Дедушка Лёня настоял, и бабушка налила им по стопочке какой-то чудесной собственного приготовления наливки, а потом и по второй, и разомлевшая Оленька, никогда в жизни не пившая ничего крепче шампанского, вслушиваясь в беспрерывные расспросы бабы Насти о Катиной работе в больнице, и об учёбе в «медцынском», и как всегда весёлые житейские ответы подруги, думала о том, как же всё-таки здесь хорошо, тепло и уютно.
И все они отчего-то так смеялись, что у Оленьки заболели от смеха щёки.
То ли из-за того, что она не выспалась, то ли из-за какого-то вязкого жёлтого света лампы Оленьке показалось на миг, что всё это ненастоящее какая-то сказка, из которой ей не хотелось теперь выходить.
После третьей рюмки картинка начала смещаться, и Оленька, уложенная Катей тут же на диванчике, заснула, сквозь сон слыша ласковую перебранку бабушки и внучки за право мыть посуду.
Глава 2
Когда она проснулась, за окнами уже потемнело.
Баба Настя с Катей шептались.
Когда?
В аккурат после святок. Хорошо, хоть Генка с Любкой помогли, принесли, чего было. Да печку Генка прочистил.
Дед знает?
Что ты, что ты! От греха подальше.
Ох, бабулечка, партизанка ты у меня!
А сама-то? Про библиотекаршу чего не сказала?
Я ж не знала! А ты б марафет наводить стала. Дед говорит, и так вон здоровье ни к чёрту.
Сама не знаю чё вдруг, то как схватит, аж всё разом, а потом отпускает. И немного помолчав: Есть у неё кто?
Оленьке стало неприятно, что она невольно подслушивает и что говорят о ней. Она кашлянула.
Катя тотчас к ней подбежала.
Ну, ты даёшь, подруга, полдня проспала. Давай, вставай, лежебока! Бабулечка тебе супа оставила.
И был горячий суп-рассольник из печки и снова рюмочка с разговорами.
Катя вспомнила вдруг, что не вручила ещё подарки.
Подмигнула Оленьке, и та принесла из чемодана коробку любимых бабы Настиных конфет.
Катя купила их сама и отдала подруге перед отъездом.
На, моим подаришь.
От денег отказалась, а в ответ на то, что «места в чемодане нет», провела ревизию и, обнаружив толстый том «Красного и чёрного», конфисковала его «до возвращения» со словами: «Ну уж нет, мы туда не читать едем».
Оленька шутя спросила:
А что мы там делать будем?
Жить, Оленька, жить!
Что по-Катиному значило «жить», Оленька не знала.
Баба Настя посмотрела на внучку, будто тотчас поняла всё.
Убрала конфеты в сервант.
Спасибо, Оля, угодила.
Бабулечка, а это тебе от меня!
В перевязанном тесёмочкой мешочке из красной органзы лежали жемчужные бусы и такие же клипсы.
Баба Настя промокнула тыльной стороной морщинистой руки уголки глаз.