Конечно, взглянуть бы не худо было, соглашается Пушкин, как они там живут-существуют европейским-то манером. Для житейского опыта и общего развития весьма бы оно, конечно, полезно оказалось. Опять же и для литературы не худо новых впечатлений вдохнуть и с литераторами европейскими на равной ноге пообщаться.
Ну, так давай, собирайся тогда, торопит Кошкин, а то еще вдруг возьмут да закроют нору-то. Знаешь ведь какие порядки-то нынче. Донесет какой-нибудь ревнитель устоев, что нора, мол, тайная, в заграницы ведущая имеется и все вмиг тебе лазейку и прикроют!
А как же ты умудрился ход-то этот подземный обнаружить? не удержался тут полюбопытствовать Пушкин.
Да ночью не спалось что-то, стал рассказывать Кошкин, слышу, вроде как мышь в кухне хвостом по полу шуршит. Я, конечно, за ней, она в норку и я в норку. Прополз немного, а там развилка, две норы, значит. А над ними надписи награвированы, на одной стало быть «Азия» стоит, а на другой «Европа». И из той дыры, что Европой означена, так такие ароматы и благоуханья идут, просто спасу нет сплошные тебе заграничные импортные зефиры! А из Азии так только одна вонь несусветная проистекает, непонятно даже зачем создатель и вообще такое несуразное изделие смастерил, видать не совсем в тех настроениях был.
Ну, а мышь-то куда девалась? поинтересовался Пушкин.
Да Бог ее знает, да не об ней и речь. Ты, брат, собирайся лучше скорей.
Собрал Пушкин на скорую руку чемоданишко и отправились друзья, Кошкин да Пушкин, поскорей в Европу, то есть в нору. Добрались они до развилки, а там возле уже и будка полосатая стоит и солдат с ружьем вход в нору охраняет, а хмурый испитой таможенник, держиморда такая протокольная, из будки сурово поглядывает и плату с проходящих взимает.
Вот же гады, не удержался от возмущения Кошкин, и тут уже успели. Во дают крохоборы! Бизнесмены похлеще американских! Ладно пошли в обход, там еще и другая потайная, дырка имеется.
Полезли друзья тогда в другую норку, она, правда, не столь обширной оказалась, но ничего на безрыбье, как говорится, и из козла уха годится! Лезли, лезли, Пушкин все колени поободрал с непривычки, да и проход-то подземный совсем уж узок оказался.
Как же, брат Кошкин, ты же говорил поедем в Европу, а мы все ползем да ползем!
Ну, знаешь, брат Пушкин, Кошкин отвечает, иногда и жертвовать собой надо. Для себя ведь стараешься и для потомков, для лучшей жизни так сказать. Скажи уж лучше честно-откровенно, хочешь в Европу или нет?
Конечно, хочу, отвечал Пушкин, но как-то не особенно уверенно.
Ну тогда ползи знай, да помалкивай, глядишь и до места скорей доберемся. А то ишь, мимоза какая подмосковная: «Я помню чудное мгновенье!» Жизнь это тебе не чудное мгновенье, а сплошная суета и борьба за существованье! Они мгновенья-то эти, разве лишь в стихах чудными бывают, а в жизни оно, брат, совсем напротив. Вон Фауст-то у Гете, целый век чудных мгновений проискал, да так и не нашел. Ползи, брат, терпи, дерзай! Терпение и труд, говорят, позднее непременно как-нибудь да окупятся.
И полезли Кошкин да Пушкин дальше, а нора меж тем все уже и уже становится и уж и чемодан пушкинский в нее совсем не проходит.
Да брось ты его, что ли к матери собачьей! Кошкин говорит, там в заграницах-то чемоданов этих как грязи, никто на них и не глядит. В Европах оно, брат, все в изрядных количествах имеется и по весьма сходной цене. У них же автоматика кругом и все само собой делается. Бросай тебе говорю!
Ну, а как же мне без чемодана-то? никак не соглашается Пушкин, Вам-то простым существам демократическим хорошо зимой и летом одним цветом, а мне как дворянину положено не меньше 30 рубашек и 20 туфлей при себе иметь. Иначе и никакой благородной видимости не будет.
Говори лучше прямо, хочешь в Европу или не хочешь? не отступается Кошкин.
Ну, хочу.
Тогда бросай чемодан, почти уже прорычал Кошкин, а то пока мы тут с тобой лясы растачиваем да препираемся, и здесь тоже будку поставят! И тогда уж отселева сроду не выберешься. Государство оно, брат, не дремлет, оно за счет нас кормится. И ежли все поразбегутся по заграницам, то и никакого государства не будет! И куда тогда всем господам правителям, управителям да чиновной братии деваться и чем заниматься прикажешь?
Бросил Пушкин чемодан, но все ж не удержался, однако, и выразить свои мненья: Это же ужас просто, какой тиран этот Кошкин! Чистый Нерон! Прямо вылитый Калигула! и пополз поспешно вослед за тираном.