Даже «ахиллесова пята» социализма пищевая промышленность и та дала полуторакратный рост. Она произвела семь миллионов сто сорок четыре тысячи тонн мяса против четырёх миллионов четырёхсот тысяч в шестидесятом году. Здесь имелся рост по всем позициям: по маслу сливочному, по маслу растительному, по цельномолочной продукции, по кондитерским изделиям!
И выросло не только производство, но и потребление. Так, если в шестидесятом году мяса «уедалось» до сорока миллионов тонн в год, то в семидесятом свыше пятидесяти. Сахар: двадцать восемь и сорок миллионов тонн соответственно. Ну, как не назвать такую жизнь «сладкой»?!
И так по всем показателям, за исключением потребления хлеба и картофеля: здесь снижение. Но ведь партия и ставила цель замены грубой низкокалорийной пищи ростом потребления мяса, молока, рыбы, овощей и фруктов! Ну, кто после этого скажет, что мы стоим на месте тем более, катимся назад?! Нет движемся вперёд! Работаем! В общем, Леонид Ильич мог быть доволен результатами своей деятельности. А также тем, как к ней и к ним относятся его соратники.
Любовно разглядывая пахнущие свежей типографской краской сигнальные экземпляры двухтомника, Брежнев довольно хмыкнул:
«Ленинским курсом»! Надо же Ай, да Михаил Андреевич!
Но ему действительно было приятно. «Ленинским курсом»! Какие аналогии! Какие параллели! Какие оценки! Ну, как тут не исполниться оптимизма! Как говорится, «верной дорогой идёте, товарищи!»
И Леонид Ильич оценил «понятливость» Суслова и его фактическую капитуляцию. Генсек с готовностью признал Михаила Андреевича своим «вассалом» де-факто: ему был нужен такой человек. Пусть он и не являлся человеком его команды, пусть он пришёл к нему из «другого двора» Брежневу нужен был этот человек.
Брежневу нужен был идеологический «Цербер», который не хуже мифического стража Аида охранял бы незыблемость учения и его, Брежнева, положения. А лучше Суслова с этой ролью не справился бы никто, как бы ни упрекали Михаила Андреевича в приверженности догмам, отжившим методам работы, формализму и «мертвечине».
И ещё одно немаловажное обстоятельство подвигало Леонида Ильича к принятию услуг главного идеолога: тот уже не претендовал на большее, чем статус «политического приживалы». Он ясно дал понять Генсеку: «сохраните за мной кресло и я Ваш до конца дней!». Верный стилю, Леонид Ильич не стал форсировать процесс обновления Политбюро. Оппозиционеры должны были сами подготовить свою «оптимизацию». То есть, сами, с течением времени, стать «политическими доходягами», которых можно будет без проблем и лишнего шума «сплавить» послами или заместителями министров «чего-нибудь». Главное он видел в том, чтобы не упускать вопроса из виду. Никакого «самотёка»: процесс должен двигаться «в нужном направлении».
А Леонид Ильич должен ему помогать: и двигаться, и определяться с направлением. В переводе на язык дел это означало: обставлять строптивцев своими людьми; постепенно лишать полномочий; не лишая места в Политбюро, перебрасывать на другие «важные участки» работы, гарантированно обеспечивающие «вымирание» конкурентов.
В арсенале у Леонида Ильича было много средств медленного политического «умерщвления» оппонентов. В сравнении с ним семейка Борджиа со своими допотопными методами работы выглядели жалкими дилетантами. А, вот, Николо Маккиавелли мог бы гордиться таким последователем: не зря писался «Государь». В работе с оппонентами Брежнев не знал себе равных. Все эти, «а ля Павка Корчагин», «беззаветные борцы за коллективный стиль руководства» выглядели в сравнении с Брежневым, как библейский Давид в сравнении с Голиафом, только без пращи и булыжника. Безоружные, то есть. Слабые и беззащитные.
Но, действительно полагая недоброжелателей обескровленными, Леонид Ильич не собирался останавливаться на полпути. В кадровых вопросах он не признавал полумер. И никакого, тут, «всё или ничего!»: только всё! Будучи человеком незлобивым и не мстительным а, напротив, добрым и совсем не жадным, он мог беззаветно поделиться с тем же Вороновым последним куском хлеба. С человеком Вороновым.
Но «подкармливать» Воронова-политика он не собирался. Здесь уже вступал в силу закон естественного отбора: выживает сильнейший! А хотя бы и неестественного! Поэтому Брежнев не стеснялся исповедовать установку: «Падающего подтолкни!» Ничего личного: только политика!