Увы, у Фачино не было детей, и едва ли
удивительно, что на третий день после появления Беллариона в Милане он принял твердое решение усыновить его.
– Этот маркиз Теодоро – хитрый лис, – заметил Фачино, когда юноша закончил свой рассказ о событиях, приключившихся с ним в Монферрато. – Именно
хитрость вынуждает его обуздывать свои амбиции. Но однажды они вырастут настолько, что он может отбросить в сторону всякую осторожность,
добиваясь своей цели. Я хорошо знаю его. Я научился военному искусству, находясь на службе у его отца. И мне кажется, что для мужчины это куда
более подходящее занятие, чем носить священный сан, – неожиданно поменял он тему. – Имея такое тело и такой ум, ты, я думаю, согласишься со
мной. Неужели ты позволишь похоронить себя заживо в монастыре?
Белларион задумчиво вздохнул. Он чувствовал скрытый смысл заданного ему вопроса. За эти три дня, находясь рядом с человеком, который спас его и
который ежедневно приказывал ему отложить свой отъезд до следующего утра, он немало передумал, и в его голосе отсутствовала былая уверенность,
когда он процитировал слова аббата: «Pax multa in cella, foris autem plurima bella».
«Действительно ли в монастыре лучше, чем в миру? – давно уже не давала ему покоя мысль. – Неужели нельзя служить Богу, сражаясь со злом? А мир и
тишина подчас не означают ли застой? Чем, кроме деятельности и борьбы, человек может преобразовать свою душу? »
Фачино внимательно наблюдал за ним и, словно угадав его сомнения, поспешил подлить масла в огонь:
– Разве тот, кто замуровывает себя ради спасения своей души, не уподобляется слуге, зарывшему свои таланты?
Затем он принялся развивать свою максиму note 61 и вскоре перешел к рассуждениям о воинских победах, восстановленых правах освобожденных народов
и великих свершениях. Он рассказывал о стычках и баталиях, тактических маневрах и военных хитростях, и тут Белларион, к его безмерному
удивлению, перехватил нить беседы и начал излагать ему, ветерану двадцати войн и сотни сражений, тактику фиванцев под Платеями note 62,
безоговорочно осуждая действия Евримаха, трагические последствия которых нетрудно было бы предугадать, обладай этот грек хотя бы посредственными
способностями военачальника. Далее он упомянул об уроке, оставленном потомкам спартанцами, вторгшимися в Аттику и своей непродуманной акцией
оставившими Пелопоннес не защищенным перед атаками афинян note 63. Он проанализировал недавнюю битву при Тальякоццо note 64, где огромная армия
слишком углубилась на территорию противника и, растянув свои коммуникации, не сумела благополучно вернуться обратно. Затем от стратегии он
перешел к тактике, ратуя в основном за более широкое использование пехоты, в том числе и против кавалерии, и подкреплял свои рассуждения
примерами умелого использования ежа швейцарцами, особенно в битве под Земпахом note 65.
Фачино, всегда полагавшийся в сражениях на кавалерию, конечно, не мог согласиться с последним утверждением, но начитанность молодого
воспитанника монастыря и уверенность, с которой тот оперировал сложнейшими тактическими и стратегическими понятиями, настолько поразили его, что
он забыл даже высказать свое мнение на этот счет.
Сам Фачино изучал искусство воевать на практике, и его ученичество было долгим и трудным. Он не мог представить себе, что теоретические познания
об этом предмете можно почерпнуть, сидя в кабинетной тиши и изучая хроники. Конечно, достижения Беллариона Фачино рассматривал всего лишь как
любопытный феномен, однако он прекрасно понимал, что тот, кто хорошо разбирается в теории военного дела, очень быстро освоит и его практику,
особенно обладая качествами, присущими Беллариону.